– Честно вам скажу – не доводилось! – признался Старыгин. – И фамилию слышу впервые…
– Удивительно! – Братья переглянулись. – Фридрих Розенберг был придворным алхимиком герцога Мекленбургского. Он обещал своему хозяину превратить свинец в золото, и говорят, у него имелось что-то очень важное, то ли какой-то необходимый минерал, то ли старинный талисман, так что Фридрих не сомневался в успехе.
Фридрих тяжело приподнялся на узкой и жесткой койке и застонал, разом вспомнив всю безысходность своего положения.
Он спустил ноги на холодный каменный пол, встал, пересек свою комнату – свою камеру – свою золотую клетку, подошел к умывальнику, зачерпнул тепловатой затхлой воды, плеснул на лицо. Бодрости не прибавилось, но хотя бы удалось разлепить глаза.
Следовало побриться: нельзя опускаться ни в каком положении, даже в таком скверном, но не хотелось делать никаких лишних движений. Все тело болело, каждая кость, каждый сустав.
Он сделал над собой усилие, поднял круглое зеркало с серебряной ручкой, всмотрелся в свое лицо.
Тусклые глаза, землистая кожа, серая щетина отрастающей бороды. Морщины, избороздившие лицо, мешки под глазами.
Разве кто-нибудь поверит, что ему всего тридцать шесть лет? По крайней мере, если не соврала ему матушка…
Впрочем, она врала всегда и всем. Бывшая маркитантка, бывшая полковая шлюха, бывшая женщина, выпив кружку дешевого мозельвейна, она плела случайным собутыльникам небылицы о своем благородном происхождении, причем каждый раз новые. Вчера она была дочерью вормсского епископа, в младенчестве похищенной бродячими жонглерами, сегодня – племянницей пфальцского графа, в юности сбежавшей из богатого дома с любовником…
Так и ему, своему единственному сыну, она врала о его происхождении. То его папашей был знатный господин из герцогского семейства, то – усатый французский полковник, то – пьянчуга-барабанщик из савойского отряда…
Но, как бы то ни было, ему никак не больше сорока, а боль в костях и серая кожа – следствие его профессии.
Старый Рейни, Рейнхард Хольсбрюкен, обучивший Фридриха основам их ремесла, основам их искусства, говорил ему, что алхимики долго не живут. В поисках эликсира вечной жизни, эликсира молодости они сжигают собственную молодость в тиглях с ядовитыми препаратами, губят здоровье, вдыхая пары ртути и сулемы. В поисках философского камня, превращающего свинец и ртуть в золото, они тратят последние гроши и умирают в нищете.
Но какая профессия лучше? Если ты не рожден в богатстве, если тебя пеленали не в шелковые пеленки, а в ветхое тряпье, если тебя нянчили не заботливые мамки и кормилицы, а полупьяная мать нехотя совала тебе отвислую грудь, и если тебе при этом повезло дожить хотя бы до пятнадцати лет – перед тобой не так уж много дорог.
Можно пойти в солдаты, в ландскнехты какого-нибудь нищего графа, который вечно задерживает жалованье. Тебя будет лупить красномордый капрал, тебя будут травить кислой баландой, посылать под пули, и лет через пять ты сдохнешь, если не от ран, то от дурной болезни или с перепою.
И уж совсем никчемная жизнь ждет тебя, если придется тянуть крестьянскую лямку. Голод и нищета до самой старости, страх перед засухой и недородом, страх перед каждой шайкой разбойников в солдатских мундирах или в воровских отрепьях, которые отнимут у тебя последние крохи и напоследок изнасилуют жену и дочь…
Поэтому, когда Фриц встретил старого Рейни и тот взял его к себе подмастерьем, пообещав обучить священным секретам тайного мастерства, юноша не задумался ни на минуту.
Пусть его ждет ранняя старость, пусть даже мучительная смерть подстерегает за стенами лаборатории – но его будет манить сияющий призрак безмерного богатства и вечной молодости…
И вот теперь он второй год находится в заточении у герцога, проводя дни и ночи в бесплодных попытках получить для его светлости философский камень.
Фридрих сделал над собой усилие и соскреб длинным лезвием бритвы серую щетину со щек. Затем умылся и переоделся в рабочую одежду – длинный балахон из тонкого черного полотна. Старый Рейни приучил его носить все черное. Он говорил, что это производит должное впечатление на знатных господ и простолюдинов.
Не успел Фридрих привести себя в порядок, как дверь его камеры со скрипом отворилась, и на пороге появился слуга герцога с подносом.
На подносе лежали свежий хлеб и мясо, кувшин вина и фрукты: герцог не скупился на кормежку для своего алхимика. Он считал, что рано или поздно расходы окупятся.
Правда, аппетита у Фридриха давно уже не было: аппетит пропал от сырого холода каменных стен, от ядовитых паров и растущего с каждым днем чувства безысходности.
– Мольтке, какая сегодня погода? – спросил Фридрих, переставляя блюда с едой на низкий столик.
Он знал, что слуга не ответит. Даже если бы у него появилось такое желание, у него не было возможности: герцог нарочно приставил к Фридриху глухонемого. Если Фридрих разговаривал с ним – то делал это просто для развлечения, да еще чтобы не разучиться говорить.
Мольтке вышел, забрав поднос.
Фридрих нехотя отломил кусочек хлеба, пожевал его.
И тут дверь снова отворилась.
Фридрих подобрался, проглотил хлеб и почтительно поднялся.
Он узнал эту тяжелую шаркающую походку, прежде чем увидел расшитый золотом камзол и грубое, надменное лицо своего господина, Карла Иеронима фон Буденбайера, герцога Мекленбургского.
Фридрих порадовался тому, что не поленился побриться и привести себя в пристойный вид.
Герцог неторопливо пересек комнату, подошел к столу, возле которого в смиренной позе стоял Фридрих, оглядел алхимика недовольным взглядом и произнес резко и неприязненно:
– Где мое золото?
– Ваша светлость, – Фридрих униженно согнулся, отступил на полшага и невольно закашлялся, – ваша светлость, мне нужно еще немного времени… последние опыты были весьма удачны, еще совсем немного, и золото будет…
– Я второй год слышу от тебя одно и то же! – рявкнул герцог, сверля его мрачным взглядом. – Еще немного… еще месяц… еще неделя… сколько раз ты мне это говорил? А сколько денег я потратил на твои химикаты? Мое терпение на исходе! Скоро начнется война, а моя казна пуста! Мне не на что снарядить и вооружить своих солдат, не говоря уже о том, чтобы нанять отряд швейцарских ландскнехтов! Золото нужно мне, как воздух!
Фридрих искоса взглянул на герцога.
Тот разозлился не на шутку. Одутловатое лицо побагровело, морщины на лбу сложились в древнееврейскую букву «шин». Дурной знак! Видно, герцог и вправду готовится к войне. А может, все проще – снова поссорился со своей любовницей, австриячкой, бесконечно требующей от него подарков и развлечений…
– Но, ваша светлость, я действительно близок к успеху! – пролепетал Фридрих, еще ниже склонившись. – Я получил тинктуру аурум, от которой всего один шаг до подлинного философского камня… позвольте, я покажу вам! – И он сделал шаг в сторону лаборатории.
Это был проверенный ход: герцог боялся входить в лабораторию. Он испытывал какой-то мистический, религиозный страх перед разноцветными препаратами, булькающими в колбах и тиглях, перед едкими запахами, заполняющими тесное помещение. Еще в самом начале своей работы Фридрих умело подогрел этот страх, проделав на глазах герцога пару нехитрых фокусов, которым научил его старый Рейни. Когда комната заполнилась ядовитым желто-зеленым дымом, герцог закашлялся, побледнел, перекрестился и выскочил прочь.
– Ни к чему! – рявкнул герцог, опасливо взглянув на низкую дверь. – Вот когда получишь золото – тогда другое дело! Но имей в виду: я даю тебе только одну неделю, а потом… ты помнишь, чем закончил твой предшественник?
Фридрих кивнул.
Еще бы, он помнил это очень хорошо.