Зубатый приехал без предупреждения и застал охотоведа Чалова врасплох. Испуганный и смущенный, Чалов бестолково засуетился, а тут еще увидел собак и окончательно растерялся.
– Забери их назад. – Зубатый передал ему спаренный поводок. – Они тебе нужнее…
И увидел, как Чалов заморгал, недоуменно задергал плечами.
– Анатолий Алексеевич… Я все понимаю, но подарок есть подарок…
– Извини, тогда нехорошо получилось. Пусть они ходят на охоту, что им в вольере сидеть?
– А когда же ты на охоту? Сейчас бы лося по чернотропу, с собачками, а?.. Егеря у меня отличились нынче, две чищеные берлоги нашли! В одну-то уж точно ляжет, и по первому морозцу бы…
– Приеду, – пообещал Зубатый. – Сразу после инаугурации.
Он уже сел в машину, когда охотовед опомнился:
– Что теперь с хозяйством будет, Анатолий Алексеевич? Жалко, столько труда вбили. Крюков, говорят, совсем не охотник.
– Говорят… Да ведь раз приедет, посмотрит и втянется.
– Нет уж. Если за душой страсти нет, не втянется.
– А ты его втяни.
– Я научу, что делать, – вдруг заговорил Чалов с оглядкой. – Угодья вместе со штатом надо передать Химкомбинату. Ты уйдешь туда генеральным…
– С чего ты взял? Кто сказал?
– Все говорят! Ты послушай меня!..
– Ладно, и так не пропадет, – ощущая прилив тоски, отмахнулся Зубатый. – Поехали, Леша!
Собаки на поводке сначала залаяли, потом заскулили, а когда джип развернулся, завыли низко, по-волчьи. Или этот вой был в душе и воспринимался лишь собственным ухом?
По дороге он немного успокоился, отвлекся, но, как ни старался, не мог отделаться от навязчивого голоса охотоведа и ощущал тихое недовольство. Дело в том, что, как только он сел в губернаторское кресло – еще не избранный народом, а назначенный президентом, в администрацию потянулся косяк «учителей». Каждый считал своим долгом чему-то научить Зубатого, каждый стремился прочитать лекцию по какому-то предмету, изложить свою, единственно правильную точку зрения, подсказать, поправить, объяснить. Учили все, от деревенских мужиков до директоров крупных предприятий и вузовской профессуры, давая уроки власти, экономики, политики, психологии, всего, вплоть до бытовых мелочей, будто он с неба упал и не ведает земной жизни. И Зубатый слушал, пока не увидел, что все эти наставники и учителя преследуют исключительно меркантильные интересы и блещут умом, чтобы понравиться губернатору, стать ему нужными, поднять свой престиж и войти в круг лиц, оказывающих на него влияние. Глядишь, он оценит, возьмет в свой аппарат или советником, назначит на должность, поддержит на выборах, поможет поставить спектакль, а то просто даст на бутылку.
И сейчас, отмахиваясь от навязчивых советов охотоведа, он внезапно подумал: что, если старуха с улицы Серебряной тоже из тех учителей, жаждущих наставить Зубатого на путь истинный, припугнуть, поставить в психологическую зависимость и в итоге повлиять на него для достижения каких-то своих целей?
Так он думал и утешал себя, пока не въехали в город, который разом отмел все иллюзии и надежды. Войдя в свой кабинет, Зубатый вызвал отдыхающего с утра Хамзата и предупредил секретаря, чтобы никого не впускали, однако пришел Марусь, отказать которому было нельзя, затем начальник финансового департамента, после него – начальник департамента культуры и пошло-поехало. Когда явился Хамзат, Зубатый закрылся на ключ, но сесть не пригласил, оставил на коврике у порога, откуда докладывали или держали ответ все провинившиеся чиновники. Начальник личной охраны, видимо, решил, что шеф опять не спал ночь и поставил на ковер из-за рассеянности, потому выждал пять секунд и шагнул было к приставному столику.
– Стоять! – не глядя, обрезал Зубатый. – Старуху вчера видел на Серебряной?
Горячего кавказского скакуна он взнуздывал редко, тем паче сейчас, когда уже не имел ни силы, ни власти. Хамзат противился удилам, вскидывал голову, мотал ею, уклонялся и все-таки еще не смел выплюнуть гремящий на зубах металл, поскольку не хотел, чтобы ему напоследок порвали губы. Он вмиг оставил все дурные привычки и лишь побрякал удилами.
– Да, видел.
– Хорошо запомнил?
– Горбатая, с кошелкой…
– Не горбатая, а сутулая.
– Анатолий Алексеевич, я не русский…
– Это известно. Срок – три часа. Возьми своих людей, подключи участкового… Кого там еще? Местных оперативников, домоуправление…
– Все понял.
– Ничего ты не понял! Установи, кто она и где живет. Не задерживай и вообще на глаза ей не показывайся. Это сугубо личное дело. Только принеси мне адрес и имя.
– Сделаю, Анатолий Алексеевич. – Звякнул удилами и при этом ухмыльнулся одними глазами – шоры бы ему. – Запомни мои слова. Не все потеряно, мы еще будем на горе. Только силы надо, чтоб подняться. Мы еще ладонь ко лбу приложим и посмотрим сверху.
Хамзат удалился, унося затаенную восточную улыбку.
Потом опять пошли, а вернее, крадучись от всех, побежали люди, чиновники поменьше, с единственным вопросом: что с нами будет? У многих оставалась надежда, подтвержденная лишь слухами, что Зубатый уйдет генеральным директором монстра химической промышленности, обогащающей ядерное топливо, а значит, будет набирать штат; кто-то рассчитывал, что он останется в администрации вице-губернатором… В общем, люди заботились только о своем будущем и откровенно старались понравиться и хоть чем-нибудь угодить. По слухам, в правительстве области многие жалели, что Зубатый ушел, некоторые относились нейтрально, и откровенным предателем оказался всего один – советник и эксперт по экономическим вопросам Межаев, который с началом избирательной кампании открыто перекинулся в стан Крюкова, как говорили, с надеждой на должность вице-губернатора. Зубатый давно чувствовал: этот обязательно когда-нибудь предаст, но держал возле себя как отличного специалиста. Конечно, Межаев давно вырос из должности и мог бы спокойно занять место Маруся, но куда того девать?
И вот неожиданно Межаев заявился в приемную экс-губернатора и стал требовать встречи. Зубатого это взбесило, он велел секретарше кликнуть телохранителя Лешу Примака, который выставил визитера за двери администрации, и распорядился больше никого не впускать. Он принимал только своих работников и давно отказался вести личный прием граждан, поскольку не обладал полномочиями и ничем помочь не мог, а обнадеживать пустыми словами не хотел. Однако секретарь-референт вдруг доложила, что уже в третий раз пришла молодая женщина по фамилии Кукшинская, требующая принять ее по личному, жилищному вопросу.
– Отправь к Марусю, – отмахнулся он. – Появится Хамзат – сразу ко мне.
К полудню начальник личной охраны должен был принести адрес сумасшедшей старухи, но не принес и в администрации не появлялся. Еще через час экс-губернатор попросил секретаря тайно пригласить Зою Павловну Морозову, председателя областного избиркома, сразу же усадил ее в комнату отдыха и велел никого не впускать.
С Зоей он работал и в комсомоле, и на Втором конном заводе, и потом еще много раз судьба сводила и разводила их, и Зубатый никогда не тянул ее за собой, как Мамалыгу, никуда не подсаживал; она шла за ним по собственной воле и ни разу ни о чем его не попросила. И сейчас тоже оставалась независимой, подчиняясь Центризбиркому, – в том и заключалась вся честность и прелесть отношений, о которых в администрации области никто даже не догадывался. По крайней мере, хотелось в это верить. Она была той самой рабочей лошадкой, способной тащить в гору любой воз без кнута и ропота, забыв о себе и личной жизни, и при этом обладая поразительной памятью на события, лица и ситуации. Как-то незаметно, неожиданно вышла замуж за пьяницу-конюха, родила, разошлась, умудрилась вырастить дочку между командировками, выдать замуж и теперь нянчила внучку – так выглядела официальная легенда ее скрытной жизни. Наедине он иногда называл ее комсомольским прозвищем Снегурка – это было что-то вроде пароля или предложения к доверительному разговору.
