Эсса – мальчик из маленького городка на границе Сенегала и Гамбии. Худой и пластичный, простодушный в своей наивности. Глупый в своем простодушном восприятии мира. А может, умный, но по-своему. Когда-то я любила его как старшая сестра. Потом ненавидела как оскорбленная женщина. Потом… Впрочем, все по порядку.

В Сенегал я попала по работе. Я всегда была уверена, что могу внести посильную лепту в мир во всем мире. Что смогу помочь народам понять друг друга, смогу помочь всем научиться жить в мире, понимании и любви. Потому и присоединилась к международной организации, занимающиейся медицинскими проектами в развивающихся странах. Не скажу, что работа моя напрямую была связана с моей верой, но, по крайней мере, близко подводила меня к ней.

Проект, по делам которого я приехала в Африку, проводил свою работу в Касамансе, провинции Сенегала, вытянутой вдоль границы с Гамбией. Частично провинция выходила на Атлантический океан, а некоторые города, как Зиганшор, например, располагались на берегу реки. В Зиганшор я прилетела из Дакара на самолете, что сэкономило мне как минимум часов восемь езды на машине. Меня поселили в довольно приличном отеле, одном из лучших в Зиганшоре. Отель состоял из квартир, полностью меблированных, с кухонкой и посудой. Во дворе отеля был разбит прекрасный сад из тропических деревьев, цветов и кустарников. Зиганшор привлекал довольно много туристов Сенегала и Гамбии – город располагал приятной глазу природой, славился гостеприимными людьми и низкими ценами при хорошем сервисе, намного более низкими, чем в Гамбии и Дакаре.

Моим гидом и поверенным в незнакомом городе стала Ади Конте, полная, энергичная сенегалка из племени джола, с коротко остриженными волосами. В круглых очках и тонкой цепочкой с крестиком на шее, Ади выглядела не совсем типичной сенегалкой – уж слишком строгий у нее был вид, она редко улыбалась и не носила тюрбаны из цветастых платков, как остальные женщины. Позже я заметила, что короткую, почти под корень, стрижку носили в местном обществе в основном женщины прогрессивного склада. Жительницы деревень вплетали в косички искусственные волосы, а городские носили парики. На коротко стриженных смотрели с некоторым недоумением и даже с опаской Прогрессивных женщин побаивались, не понимали. Ади работала в проекте пять лет, и на ней держались все дела. В первый же день она предложила привезти мне ужин и документы для ознакомления. Однако прочесть я ничего не успела. Устала. Наспех перекусила кус-кусом с жареной рыбой. Непривычные приправы поначалу показались мне слишком резкими, терпкими, но потом я привыкла к ним и мне даже понравилось. Уснула быстро, несмотря на громкую музыку, доносившуюся из ближайшего кафе.

Уже на следующий день каким-то образом все соседи и люди с улицы прознали о том, что я врач. Стыдно сказать, но практиковать я не собиралась, это не входило в мои планы. Я давно отошла от практической медицины, и несмотря на то, что, возможно, практическая помощь здесь была бы более уместна, чем проектная, практику я успела подзабыть, так что об этом и речи быть не могло. Однако для зиганшорцев мои планы не имели никакого значения. Я была белой и врачом. Это определяло мой статус и отношение ко мне.

– Доктор, у меня СПИД!

– Доктор, мой ребенок умирает!

– Доктор, моей жене нужны лекарства!

– Моя жена беременная, она рожает, ей надо в госпиталь!

– У меня малярия, доктор! Я умираю!

Охранник отеля даже и не пытался сдерживать толпу. Ему было все равно. Эти попрошайки были его народом, он их понимал, а меня нет. Я решила быть твердой и перестала выходить к просящим. Наплыв людей схлынул, но все равно время от времени к моему номеру пробирались какие-то люди, прося о помощи.

Самым тяжелым стал опыт с водителем офиса. Наш водитель, Мамаду, почти неделю не выходил на работу, а в воскресенье явился ко мне, заявив, что болен.

– Чем ты болен, Мамаду? – спросила я, не представляя, чем смогу ему помочь.

Он приподнял майку, обнажив выпирающие ребра, впалый живот с тонкой кожей и обширные герпетические высыпания. Я мало разбиралась в этом, но все же картинки из атласа сразу всплыли перед глазами. Соединив в уме его постоянный кашель, а также частые недомогания, я пришла к неутешительному выводу. Поздняя стадия СПИДа, возможно, туберкулез. В таком состоянии он просто не мог больше у нас работать. Но и лечение он не мог себе позволить. Что же делать?

– Мамаду, ты хоть сам знаешь, что с тобой?

– Болен я, мадам. Очень болен.

– И давно?

– Да.

– А к врачу обращался?

– Много раз, мадам. Столько таблеток уже выпил.

– Ты слышал когда-нибудь о такой болезни, как СПИД?

Он помолчал. Потом заглянул мне в глаза.

– Да.

– Надо проверить твою кровь, Мамаду, сделать тест. Тебе надо лечиться, но ты же и сам видишь, что болезнь зашла уже очень далеко.

– Да, мадам.

Он опустил голову. Мы долго говорили с ним, я попыталась объяснить ситуацию. Оказалось, он был готов к этому. Видимо, я не первая, кто сказал ему о его диагнозе, хотя он и не упоминал о нем.

– Но что же делать, мадам? Как мне прокормить семью? Я их единственный кормилец! Я и так трачу много денег на лекарства, врачей. А без работы нечего будет есть!

Я могла помочь только тем, что попросила выплатить ему зарплату за дополнительный месяц и от себя дала немного денег. На следующий день он вновь пришел ко мне. На этот раз с женой и старшим сыном, Эссой. Тому было около шестнадцати лет. Высокий, худой и улыбчивый, он сразил меня обаянием и дружелюбием, очень детской какой-то застенчивостью.

– Эсса хочет работать. Возьмите его к себе, мадам.

Мы долго спорили, что это невозможно, у нас в офисе нет мест. Но потом я решила, что, в конце концов, это самое малое и самое реальное, что я могу сделать. Ну, пусть поможет мне ходить на рынок, моет машину, покупает хлеб, в конце концов. Не такой уж это тяжелый труд, а какой-то доход для парня будет.

Так у меня появился свой house-boy, мальчик-прислуга. Это очень распространенный вид услуг в Африке. Иногда для этого берут девочку, иногда мальчика, они таким образом зарабатывают себе на жизнь посильным трудом. Я вовсе не стремилась иметь прислугу, даже и не думала, что в течение пары месяцев мне может понадобиться чья-то помощь по дому, но работа для Эссы была шансом откупиться от Мамаду и моей совести.

Эсса, как оказалось, не был родным сыном Мамаду. Он был живым свидетельством еще одной странной западноафриканской традиции – обмена детьми или так называемого усыновления внутри семьи. Если женщина имела нескольких детей и ее сестры-братья тоже, между ними было принято обмениваться детьми. Женщина отдавала парочку своих под опеку сестер-братьев, те же отдавали ей парочку своих. Подобные обмены служили одной большой цели – укреплению родственных связей, чтобы все ощущали себя единой семьей, а не раздробленными ячейками.

Сколько я ни пыталась разобраться в этой традиции, я так ничего и не поняла. Когда бедные родственники отдают своих детей более богатым, это хоть как-то объяснимо. Но не финансовое положение определяло традицию обмена детьми. Зачастую дети, конечно, попадали к более богатым родственникам, и те их нещадно эксплуатировали как прислугу. И это считалось нормальным – дети получали возможность ходить в школу и отрабатывали это домашним трудом. Но бывало и наоборот. Особый пункт – если у женщины умер муж и она осталась одна, без мужской опеки. Тогда разослать своих детей по родне являлось просто обязательным. Причем отправить их следовало туда, где была полная семья, так как считалось, что без мужчины в доме должного надзора ребенок не получит. Мне рассказывали о случаях насилия над детьми со стороны приемных родителей, но истинную статистику не знает никто. Внутрисемейный позор здесь никогда не выносят на суд общественности и закона.

Эсса остался в тот же день, когда Мамаду его привел.