В Дельфах, как и в Акрополе, туристов пруд пруди, однако памятник старины надежно защищен от массового нашествия — к такому выводу приходят Филипп и Джой, присев передохнуть в середине крутого подъема и глядя вниз на Священную долину, по которой сквозь обширные оливковые рощи по направлению к Коринфскому проливу змейкой вьется Плист.

— Потрясающе, — говорит Джой. — Спасибо, что ты привез меня сюда.

— Древние греки считали, что здесь находится центр земли, — сказал Филипп, раскрыв путеводитель. — Там, наверху, есть камень, который называется «омфалос», пуп земли. А вон та расщелина в горах — наверное, влагалище.

— У тебя только одно на уме, — говорит Джой.

— И это благодарность? — спрашивает Филипп. — За то, что ночью я перецеловал тебе на ногах все пальчики?

— Вовсе не обязательно рассказывать об этом всем и каждому.

Джой заливается румянцем, который ей очень идет. — Поцелуй меня.

— Только не здесь. У греков не принято целоваться при народе.

— А греков здесь еще поискать надо, — замечает Филипп, и не без основания. На туристических автобусах, которые выстроились вдоль дороги у них под ногами, можно встретить номера каких угодно стран, но только не греческие. И тут Филипп удивляется и даже приходит в замешательство, услышав, что к нему в святилище Аполлона обращается престарелая дама в широкополой соломенной шляпе, подвязанной шифоновым шарфом, и с раскладным походным стульчиком в виде трости.

— Я — Сибил Мейден, — говорит она ему. — Я была на вашей конференции в Раммидже.

— Ах да, конечно, — отвечает Филипп. — Как вы поживаете?

— Прекрасно, благодарю вас. Конечно, такую жару я переношу с трудом, но, освежив чело в Кастальском ключе, почувствовала себя намного лучше. И даже не знаю, что бы я делала без этой штуки. — Расчленив на две части свою трость и воткнув в зазор между древними плитами остроконечный упор, она усаживается в маленький кожаный гамачок, который обнаружился в набалдашнике хитроумной палки. — Сначала надо мной смеялись. А теперь все слушатели курса тоже хотят такую.

— А что это за курс?

— «Литература, жизнь и философия Древней Греции». Мы приехали сюда на день из Афин на автобусе, который я называю шарабаном — над чем немало потешаются мои спутники, в основном американцы. Они в полном составе пошли побегать на античном стадионе, что чуть выше в горах.

— Побегать? В такую жару? — восклицает Джой.

— Это у них называется бег трусцой. Он как эпидемия поразил американский континент. По-моему, они просто мазохисты, вроде средневековых флагеллантов. А вы, как я полагаю, миссис Лоу?

— Да, — отвечает Филипп.

— Нет, — одновременно с ним говорит Джой.

Мисс Мейден бросила на них испытующий взгляд.

— Здесь на стенах храма когда-то была надпись «Познай самого себя». Странно, что древние греки не догадались добавить «и жену свою»…

— Мы с Джой собираемся пожениться, — смутившись, пояснил Филипп. — В моей жизни сейчас происходят кое-какие перемены. Вы меня очень обяжете, если не будете упоминать об этой встрече нашим общим знакомым в Англии.

— Уверяю вас, профессор Лоу, я не из тех, кто распускает язык. Но вам, я полагаю, надо бы позаботиться о своей репутации — теперь, когда ваше имя у всех на слуху. Недавно в одной из воскресных газет я прочла о вас весьма лестную заметку.

— А, вот вы о чем… Признаться, мне невдомек, почему журналист решил, будто я претендую на должность в ЮНЕСКО. Я и сам узнал об этом только из газеты.

— Как же, как же! Погибельное кресло![58]-театрально воздев в небеса руку, мисс Мейден заунывно, на манер пророчицы, декламирует:

О, брат,

У нас в огромном зале было кресло, Никто не смел занять его. А сделал Его пред тем, как навсегда исчез, Сам Мерлин. Он же вырезал на нем Узор из удивительных фигур. Меж них змеею извивалась надпись На незнакомом людям языке. «Погибельным» назвал то кресло Мерлин, Для добрых и для злых людей опасным. И молвил он: «Кто сядет в это кресло, Тот пропадет»[59].

Закончив и опустив бессильно руку, мисс Мейден вопросительно взглядывает на Филиппа. — Ну, профессор Лоу?

— Похоже на Теннисона, — отвечает он. — Наверное, это «Святой Грааль» из «Королевских идиллий».

— Браво! — восклицает мисс Мейден. — Уважаю людей, которые могут определить цитату. Это искусство, увы, умирает. — Промокнув лоб кружевным платочком, она продолжила:-В Амстердаме все только и говорили что об этой должности при ЮНЕСКО. А больше ничего интересного на конференции не было.

— Вы много путешествуете, мисс Мейден, — заметила Джой.

— Это позволяет мне забыть о возрасте, милочка. Я с интересом слежу за тем, что происходит в ученом мире. Кто сейчас в моде, кто нет.

— А кто, по-вашему, — вдруг спрашивает Джой, — получит должность при ЮНЕСКО?

Мисс Мейден, закрыв глаза, задумчиво покачивается на своем походном стульчике.

— Человек, от которого этого меньше всего ждут, — бормочет она. — Так всегда и бывает.

Опасаясь, что мисс Мейден вот-вот упадет в обморок, Филипп наклоняется, чтобы подхватить ее, но она, внезапно открыв глаза, резко вскакивает.

— Пожалуй, я вернусь в шарабан, — говорит она. — Там есть кондиционеры. Рада была вас повидать.

— Вы уверены, что сможете добраться сами? — спрашивает Филипп.

— Совершенно уверена, — отвечает мисс Мейден. — Счастливо оставаться!

Филипп и Джой следят за тем, как она осторожно спускается к дороге по извилистой лестнице.

— Занятная старушка, — говорит Филипп. — Бодрости ее духа можно позавидовать.

— Этим человеком вполне можешь стать ты, — говорит Джой.

В Дарлингтоне теплый летний вечер. В мягком свете сумерек похорошели даже неприглядные постройки кампуса — за исключением компьютерного центра, который при любом освещении смахивает на бетонный сарай. В его открытые окна с кортов доносится резкий стук теннисных мячей, с волейбольной площадки — разгоряченные крики болельщиков, а с берега искусственного озера, где студенты устроили спевку, раздается гитарный звон и наигрыш губной гармошки. Однако двое мужчин, сидящих в компьютерном центре, этим звукам не внемлют. Первый не отрывая глаз наблюдает за вторым, который вперился в компьютерный монитор. Между человеком и машиной происходит следующий разговор:

Р. Д. МНЕ НИЧУТЬ НЕ ЛУЧШЕ. «Элиза». ПОЧЕМУ? Р. Д. ДА ВСЁ ИЗ-ЗА ФИЛИППА ЛОУ. «Элиза». РАССКАЖИТЕ О ФИЛИППЕ ЛОУ. Р.Д. Я УЖЕ РАССКАЗЫВАЛ.

«Элиза». МОЖЕТ БЫТЬ, ХОТИТЕ ЧТО-НИБУДЬ ДОБАВИТЬ?

Р. Д. ЛОУ ДЛЯ МЕНЯ — СИМВОЛ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ ЖИЗНИ. В РАММИДЖЕ ЕМУ ВМЕСТО МЕНЯ ДАЛИ СТАВКУ СТАРШЕГО ПРЕПОДАВАТЕЛЯ. ПОТОМ ЕГО, ПО СЛУЧАЙНОМУ СТЕЧЕНИЮ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, СДЕЛАЛИ ЗАВКАФЕДРОЙ. ТЕПЕРЬ ВСЕ ПОМЕШАЛИСЬ НА ЕГО КНИГЕ О ХЭЗЛИТТЕ.

«Элиза». РАССКАЖИТЕ О ХЭЗЛИТТЕ.

Р. Д. ХЭЗЛИТТ МЕНЯ НЕ ИНТЕРЕСУЕТ. И Я НЕ СОБИРАЮСЬ ЧИТАТЬ ЭТУ ДРЯННУЮ КНИЖКУ. В ГРОБУ Я ЕЕ ВИДЕЛ. Я ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ ПРОВЕЛ ВМЕСТЕ С ЛОУ НА КАФЕДРАЛЬНЫХ ЗАСЕДАНИЯХ, ЧТОБЫ ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ, О ЧЕМ ОН МОЖЕТ НАПИСАТЬ — СМЕРТНАЯ ТОСКА, И ТОЛЬКО. А ЭТА ИДЕЯ, ЧТО ОН МОЖЕТ ПРЕТЕНДОВАТЬ НА ДОЛЖНОСТЬ ПРИ ЮНЕСКО, — СУЩИЙ БРЕД.

«Элиза». Я БЫ ТАК НЕ СКАЗАЛА.

Именно на эту последнюю фразу Робин Демпси не мигая смотрит последние десять минут. Когда она появилась на экране, у него на голове зашевелились волосы: это было нечто новое, совсем не похожее на то, что «Элиза» выдавала до сих пор; это был не вопрос, не просьба и не высказывание, связанное с тем, что упоминалось в разговоре, — это было ее собственное мнение. Но откуда у «Элизы» может быть собственное мнение? Откуда она знает о должности при ЮНЕСКО больше, чем знает Робин, или больше, чем он ей сказал? Переборов страх, Робин медленно и неуверенно печатает:

— ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ ОБ ЭТОЙ ДОЛЖНОСТИ?

«Элиза» моментально отвечает:

— БОЛЬШЕ, ЧЕМ ВЫ ДУМАЕТЕ.

Робин бледнеет, затем краснеет до ушей и спрашивает машину: