О, это удивительное многообразие языков, блюд и обычаев разных стран и народов! Но не менее удивительно то, как быстро ученый люд, связанный общими интересами, преодолевает различие культур. По всему свету — в гостиницах, университетских общежитиях, в научных центрах, в шато, на виллах, в загородных резиденциях, в столичных городах, курортных местечках, на берегах озер, среди горных вершин, на побережьях южных и северных морей — странствующие ученые всех цветов кожи собираются, чтобы обсудить романы Томаса Гарди, или припи5ываемые Шекспиру пьесы, или постмодернистский рассказали поэтику имажизма. Но конечно, не все из проводимых в это лето конференций посвящены английской литературе, отнюдь нет. В это же время собираются конференции на темы французского средневекового шансона, или испанской поэтической драмы шестнадцатого века, или течения в немецкой литературе под названием «Буря и натиск», или сербских народных песен; на иных конференциях обсуждают династии античного Крита, или историю северо-западной Шотландии, или политику Бисмарка, или социологию спорта, или экономические противоречия монетаристской доктрины; проводятся конференции, посвященные физике низких температур, микробиологии, патологии полости рта, квазарам и теории катастроф. Иногда две конференции размещаются под одной крышей, из чего возникают забавные недоразумения. Известен случай, когда один медик лишь на двадцатой минуте доклада «К типологии климакса» сообразил, что попал не на ту конференцию.
В целом, тематические сборища ученых — это клубы для избранных. Каждый имеет свой жаргон, сложившийся порядок подчинения, информационный бюллетень и профессиональную ассоциацию. Его члены собираются вместе раз в году, на очередной конференции. И пошло-поехало: «привет — как-поживаете — чем-занимаетесь»? За бокалом спиртного, на обеде, в перерыве между докладами. Нам с вами надо пропустить по стаканчику; давайте вместе пообедаем или позавтракаем. Смысл проведения конференции заключается именно в неформальном общении, а не в ее научной программе с докладами и семинарами, которые якобы собрали вместе ее участников и которые наводят на них же невыносимую скуку.
Любая научная проблема и посвященная ей конференция — это особые планеты, которые, однако, объединяются в созвездия, так что опытный путешественник по интеллекту: альной вселенной (например, такой как Моррис Цапп) может переместиться из одного созвездия в другое и появиться в Амстердаме как семиотик, в Цюрихе — как специалист по Джеймсу Джойсу, а в Вене — как нарратолог. Родной для него английский — большой плюс, поскольку он стал международным языком теории литературы, а многие конференции объединяет именно теория. Этим летом на всех конференциях, куда только ни заносило Морриса, у всех на устах один и тот же вопрос: кто получит должность профессора-литературоведа при ЮНЕСКО? Какое предпочтут теоретическое направление — формализм, структурализм, марксизм или деконструктивизм? Или же место достанется неразборчивому в теориях либералу-гуманисту, а то и противнику всяких теорий вроде Филиппа Лоу?
— Филипп Лоу? — недоверчиво переспрашивает Морриса Цаппа Сай Готблатт. На календаре — 15 июня, канун «Дня Блума», международный симпозиум по Джеймсу Джойсу в Цюрихе перевалил за экватор, и его участники толпятся в пабе «Джеймс Джойс» на Пеликанштрассе. Паб — с его панелями красного дерева, плюшевыми диванчиками и медными украшениями — настоящий, дублинский, едва не погибший от руки ирландского строительного подрядчика и по частям перевезенный в Швейцарию, а затем любовно восстановленный в городе, где создатель «Улисса» пережидал Первую мировую войну и умер во время Второй. В баре витает подлинный ирландский дух — только вот чистота в нем, особенно в туалете, на кафельном полу которого можно при желании пообедать, не идет ни в какое сравнение со зловонным свинюшником, каковой обнаружится в любом из подобных заведений города Дублина.
— Филипп Лоу?— повторяет Сай Готблатт. — Ты шутишь.
Сай — старый приятель Морриса еще по штату Эйфория, из которого он пять лет назад уехал в Пенсильванию, переключив свои научные интересы с Хукера[55]на более перспективную область литературоведения. Сай — смуглый привлекательный мужчина, немного франт, хотя не выщел росточком: высматривая в толпе знакомых, то и дело поднимается на цыпочки.
— Я бы и рад пошутить, — говорит Моррис, — но кто-то на днях прислал мне вырезку из лондонской газеты, в которой сказано, что Лоу называют сторонним кандидатом на эту должность.
— И каковы его шансы? Один к девяти миллионам? — спрашивает Сай Готблатт. Он запомнил Лоу исключительно по салонной игре «Уничижение», которой англичанин испортил им с Беллой вечеринку в далекие уже годы. — У него ведь нет ни одной приличной публикации.
— Нет, как раз сейчас все только и говорят о его совершенно пустопорожней книге о Хэзлитте, — возражает Моррис. — В литературном приложении к «Тайме» Редьярд Паркинсон напечатал о ней восторженную рецензию. Англичане помешались на отрицании всех и всяческих теорий и просто тащатся от книги Филиппа Лоу.
— Я слышал, что консультантом конкурсной комиссии будет Артур Кингфишер, — говорит Сай Готблатт. — Как он может порекомендовать на эту должность человека, который не признает никаких теорий?
— Именно в этом я и стараюсь себя убедить, — отвечает Моррис. — Но того и гляди старикан отколет какой-нибудь номер. Кингфишер не допускает мысли, что между нами найдется такой же талант, каким он сам был в свои лучшие годы, поэтому в доказательство он может поддержать такого болвана, как Лоу.
Сай Готблатт залпом допивает свой «Гиннес» и морщится.
— Ну и пойло, — говорит он. — Может, заглянем в другое место? На той стороне реки я обнаружил бар, где можно выпить «Будвайзер».
Прикарманив в качестве сувениров подставки под пивные кружки, приятели начинают пробиваться к выходу, — эта процедура занимает некоторое время, поскольку на каждом шагу то один, то другой натыкается на старых знакомых. Моррис! Сай! Рад тебя видеть! Как Белла? Как Дезире? О, извини, не знал. Над чем ты сейчас работаешь? Давай как-нибудь выпьем пивка, давай пообедаем, давай позавтракаем. И вот они наконец на улице; вечер тих и приятен. Улицы почти пустынны, все вокруг дышит спокойствием и порядком. Ярко светятся магазинные витрины, соблазняя богатых обывателей Цюриха предметами роскоши. Витрина швейцарской компании «Суисэйр» увешана моделями самолетов — они сделаны из белых цветочных бутонов и болтаются на длинных нитях на манер мобиля, Моррису они напоминают цветочные венки,
— Подходящее было бы название для самолета «ДС-10», — замечает он. — «Летающий похоронный венок».
Черный юмор — следствие его мрачного настроения. Последнее время Моррису не везет. Сначала против его книги ополчился Редьярд Паркинсон в литературном приложении к «Тайме». Потом его доклад скверно приняли в Амстердаме. Группа оголтелых феминисток — он не удивится, если узнает, что они подкуплены его бывшей женой, — ошикала его, когда он проводил аналогию между интерпретацией текста и стриптизом. Заслышав слова «Заглянув во влагалище, мы обнаружим, что в созерцании прекрасного оказались по ту сторону удовольствия», они стали скандировать: «Пошел ты в пизду!» Юный МакГарригл, к которому в трудную минуту он мог бы обратиться за поддержкой или на худой конец за сочувствием, внезапно исчез, не сказав ни слова. И вот теперь эта новость, что Филиппа Лоу могут выдвинуть на должность в ЮНЕСКО. В сущности, полный бред, который в печатном виде стал подозрительно смахивать на правду.
— Кто прислал тебе эту вырезку? — спросил его Сай Готблатт.
Моррис не знает. Между тем это не кто иной, как Говард Рингбаум, который обнаружил заметку в лондонской «Санди тайме» и анонимно послал ее Моррису, верно рассчитав, что она огорчит и встревожит американца. Но кого посетила мысль упомянуть имя Филиппа Лоу в этой газете? Мало кому известно, что это Жак Текстель. Получив от Редьярда Паркинсона экземпляр его рецензии «Английская школа критики», а вместе с ней заискивающее письмо и припомнив, с каким высокомерием и самодовольством тот вел себя в Ванкувере, Текстель ошибочно решил, что Паркинсон заинтересован в продвижении в ЮНЕСКО не себя, а Филиппа Лоу. Именно Текстель за обедом в шикарном ресторане «Плас Фонтеной» вскользь упомянул имя Филиппа своему английскому зятю, журналисту «Санди тайме»; зятю же, которому заказали статью о возрождении английских краснокирпичных университетов[56], недоставало фактов, и он посвятил целый абзац преподавателю из РамМиджа, чья книга наделала шуму и чье имя теперь фигурирует в связи с предполагаемой должностью профессора-литературоведа при ЮНЕСКО, — открыв газету «Санди тайме» со злополучной статьей за обедом в профессорской столовой Колледжа Всех Святых, Редьярд Паркинсон от злости подавился куском рыбы.
