Венеция была очень шумным городом. Это, с одной стороны, было следствием жизнерадостности венецианцев, которые по любому поводу начинали повышать голос. С другой стороны, Венеция была деловым городом, где на небольшом пространстве соседствовали искусство, ремесло и торговля. И хотя здесь не было повозок, из-за которых в других местах происходила большая часть неприятностей, а лодки создавали меньше шума, чем повозки, гондольеры считались одним из самых шумных сословий мира, и их брань, равно как и песни, были слышны даже ночью на всех каналах и во всех переулках.
В одну из этих душных летних ночей, таких шумных, что о сне нечего было и думать, Эдита вышла из своей комнаты, чтобы принести из кухни кружку воды. Поднимаясь по лестнице к себе в спальню, она услышала крики. Сначала девушка подумала, что это орут пьяные гондольеры, но потом поняла, что шум доносился с первого этажа, из-за одной из запретных дверей. Крики гулким эхом отражались от стен. Было похоже, что мучают зверей.
Эдита испугалась и хотела уже вернуться в свою комнату, как из спальни вышла Ингунда — в одной руке у нее была масляная лампа — и быстро пошла по длинному коридору, который вел из парадной половины дома на черную. Стоявшую в тени Эдиту она не заметила. Снедаемая любопытством, девушка последовала за своей госпожой на первый этаж, где та скрылась за одной из таинственных дверей. Эдита пошла за ней, чутко прислушиваясь и тщательно следя за тем, чтобы ее не обнаружили.
Изнутри доносились странные, нечеловеческие звуки. Они перемежались с повелительным голосом Ингунды. Она то приказывала, то умоляла; похоже было на то, что она обращалась к стае дрессированных зверей. Что же творится за этой дверью? Эдита не могла понять этих странных событий.
Ночное происшествие не шло у немой девушки из головы. На следующий день она обратилась к Джузеппе, которого на самом деле звали Йозефус из Аугсбурга, самому старому слуге в этом доме. Джузеппе знал обо всем, что происходило в палаццо Агнезе. Он принадлежал к числу тех людей, у которых за недовольной миной скрывается добродушный нрав. Эдита стала доверять ему уже через несколько дней, и постоянно одетый в черное Джузеппе был единственным человеком, которому она могла поведать о своем наблюдении.
Едва девушка, лихорадочно жестикулируя, сумела сформулировать вопрос о запретной двери, как уголки губ старого слуги резко опустились вниз, словно он хотел сказать, что лучше бы она не спрашивала об этом.
Джузеппе долго думал над тем, стоит ли посвящать камеристку в тайну происходящего за закрытой дверью. Наконец он сказал, чтобы Эдита пришла к его двери в час, когда с Сан Кассиано раздастся одиннадцатый удар колокола — в это время госпожа обычно спит.
А Эдита тем временем размышляла, почему старый слуга не хочет просто рассказать ей о том, что здесь происходит.
Как и было условлено, после одиннадцатого удара колокола Эдита стояла перед дверью в комнату Джузеппе. Она была взволнована, когда Джузеппе втащил ее внутрь и стал рассказывать.
Он сказал, что есть вещи, которые невозможно облечь в слова. Это очень большое несчастье для семьи Доербек, в первую очередь для госпожи Ингунды. Но так пожелал Господь, и он, Джузеппе, не думает, что эти двое когда-либо обретут покой.
При свете фонаря Эдита и старый слуга осторожно спустились по черной лестнице. Джузеппе вынул из кармана четырехгранный ключ и отпер двери. Они вошли в полупустую комнату с голыми стенами, где стоял только стол и два грубых стула. Только теперь Эдита заметила тяжелые решетки, закрывавшие комнату справа и слева. Джузеппе повернулся направо и посветил на решетку.
Эдита испугалась до смерти. На деревянной кровати сидел мальчик-подросток, монстр с огромной головой и выпученными глазами. Губы его были вывернуты наружу, изо рта текла слюна. Он вымученно засмеялся и заворчал.
Эдита обернулась. Джузеппе сделал то же самое, и свет фонаря упал на противоположную решетку, в которую вцепилась девочка. Ее глаза были раскосыми, как у китаянки, волосы свисали огненно-рыжими космами.
— Госпожа, — сказал Джузеппе, глядя прямо в глаза Эдите, — родила этих двоих с промежутком в два года. Брат и сестра, оба слабоумные, как видишь.
Немая девушка зажала рукой рот и дала слуге понять, что хочет как можно скорее выбраться отсюда.
— С тех пор, — сказал старый Джузеппе, — господин и госпожа изводят друг друга взаимными упреками. Каждый винит другого в случившемся несчастье. Он говорит, что она спала с дьяволом, а она утверждает, что его семя околдовано одержимой монахиней.
Эдите стало дурно, словно по ее внутренностям кто-то прошелся огромной метлой. Она бросилась к двери и, всхлипывая, исчезла на лестнице.
В то время как это все происходило, Чезаре да Мосто, новый легат Папы и одновременно его племянник, прибыл в Константинополь. Император дал распоряжение, чтобы в честь его прибытия звонили все колокола. Но это было совершенно ни к чему итальянцу, поэтому он послал человека из своей свиты к Иоанну Палеологу, чтобы сообщить о том, что он, Чезаре да Мосто, не ступит на землю до тех пор, пока не отзвонит последний колокол. Он просит секретности, поскольку не желает, чтобы его постигла та же судьба, что и его предшественника. Напротив, следует пустить слух, что корабль с папским легатом затонул.
Пока желание легата разнеслось во все концы города, день подошел к концу, и Чезаре да Мосто пришлось провести на судне еще одну ночь. К тому времени как всем стало известно о том, что корабль папского легата затонул, колокола снова зазвонили.
Алексиос, королевский дворецкий, и его свита провели, таким образом, в гавани день, ночь и все утро следующего дня в ожидании момента, когда посол Папы ступит, наконец, на византийскую землю.
Тревожась о благосклонности Папы, обещавшего Иоанну Палеологу свою поддержку в борьбе против турков, император велел своему дворецкому угадывать каждое желание папского легата по глазам. Поэтому Алексиос подготовил небольшой отряд встречающих, состоящий из двух банщиц-гречанок, трех знаменитых во всем городе картежников и добродушного исповедника, который должен был быть к услугам папского легата днем и ночью.
После того как заупокойный перезвон наконец отзвучал, Чезаре да Мосто ступил на берег. Вместо императорского экипажа Алексиос приготовил обычную повозку, которая должна была отвезти папского легата к вилле Киприана, резиденции для официальных гостей императора. Некогда роскошно обставленный дом находился позади императорского дворца. Здание знавало и лучшие времена, но это вряд ли помешало бы Чезаре да Мосто. Племянник Папы, ввиду отсутствия собственного дома, провел половину своей жизни на временных квартирах и не в лучших гостиницах и любил приговаривать: «Хорошая игра, покорная женщина и крыша над головой, чтобы не замерзнуть, — большего мужчине не надо».
Теперь же получилось так, что управляющий виллой Киприана — то ли потому, что ненавидел непопулярного дворецкого, то ли потому, что действительно поверил слухам о затонувшем корабле — не впустил невысокого итальянца и заявил, что высокородный Чезаре да Мосто, легат Его Святейшества папы Евгения Четвертого, погиб вместе с затонувшим кораблем, а дворецкий Алексиос попался на удочку одного из лжецов и проходимцев, которых тысячи на улицах вблизи от Золотых Ворот. Если этот уродливый гном — легат Папы, то он — султан Сулейман Ужасный.
И прежде чем да Мосто успел опомниться, недоверчивый управляющий позвал стражников. Алексиос и папский легат могли протестовать сколько душе угодно — Чезаре да Мосто очутился в темнице. Все произошло настолько быстро, что дворецкий не смог вмешаться.
Заламывал руки, Алексиос бросился к императору, сообщил ему о досадном происшествии и молил пощадить его. Мол, он ни в чем не виноват.
Сначала Трисмегист отрешенно слушал его, и Алексиос не ожидал ничего хорошего. Затем император громко рассмеялся — этот звук был настолько непривычным в этом священном зале, что сбежались придворные льстецы, а мальчики, сидевшие у ног Иоанна, бросились прочь из зала, крича:
