Вернувшись в штаб-квартиру, я узнал, что задачу уничтожения «национального редута» предполагается перепоручить Седьмой армии. Мне пришло на ум, что если бы мы обеспечили переправу через реку Инн в Вайсербурге, чтобы взять под свой контроль дорогу из Вайсербурга на Альтенмаркт и далее на Зальцбург, мы смогли бы в зародыше пресечь амбициозные поползновения Седьмой армии.
Я позвонил Ван Флиту и попросил его, если надо, вывернуться наизнанку, но получить переправу в Вайсербурге, а также вызвать все части в его секторе и обеспечить их переправу через реку Инн. [266]
Ван Флит сформировал оперативную бригаду и форсировал Инн в районе Вайсербурга до наступления утра, что по праву могло считаться самой элегантной и быстрой операцией из проведенных за всю войну.
2 мая мы перенесли наш командный пункт из Эрлангена в Регенсбург, иначе Ратисбон, где Наполеон одержал победу в славной битве{241}, что вдохновило поэта на такие строки: «Ты знаешь, мы, французы, взяли Ратисбон. Там в миле на горе стоял Наполеон», и т. д. Вероятно, полководцы находились в те времена сравнительно далеко от передовой, если сравнивать с нашими временами.
Лично я не мог покинуть командный пункт до 13.30, поскольку мне приходилось ждать звонка от генерала Брэдли с сообщением относительно того, продолжать ли наступление на «редут» или уступить это право Седьмой армии. В 13.30 он дал мне новые границы, что становилось ответом на мой вопрос: Седьмая армия приняла решение. Новое разграничение выглядело следующим образом: прежние рубежи Третьей армии и 3-го корпуса к северо-западу от Фрейзинга; далее преимущественно в восточном направлении на Мюльдорф; далее вдоль берега реки Инн до места ее слияния с рекой Зальцах; далее до Штрассвальхена; далее преимущественно параллельно реке Эннс и до той точки, где она впадает в Дунай при Маутхаузене в десяти километрах от Линца.
Русские находились на другом берегу Дуная. К северу от него временной границей между армией Соединенных Штатов и русскими служила железнодорожная ветка, устремлявшаяся к северу от того места, где Эннс впадал в Дунай. Результатом такой дислокации становилось сокращение численности частей в составе 3-го корпуса и фактическое прекращение продвижения Третьей армии.
Будучи по природе своей оптимистом, я велел командиру 3-го корпуса оставаться в Вайсербурге, а также овладеть уцелевшими переправами через реку Инн, которые только удастся обнаружить.
Командование Седьмой армии обратилось к нам с просьбой принять 4-ю пехотную дивизию генерал-майора X. У. Блейкли в обмен на 86-ю дивизию в Вайсербурге. Поскольку делать было нечего, нам пришлось согласиться. Так или иначе, нам удалось удержать за собой 23-й разведывательный батальон (командир – подполковник Р. С. Эдкинсон) 16-й бронетанковой дивизии и две роты 14-й бронетанковой дивизии; все эти подразделения действовали в секторе 86-й. [267]
Я связался с командиром 3-го корпуса и объяснил ему, что происходит, однако разрешил продолжать движение и занять небольшую зону, пока еще остававшуюся для него свободной.
У меня возникла идея, использовав переправу, обеспеченную 65-й дивизией 20-го корпуса в районе Пассау, быстро двинуть 12-й корпус на Линц дорогой Шардинг-Линц. Однако же генерал Гэй и генерал Мэддокс разубедили меня, поскольку реальнее, чем я, оценивали, сколь незначительными были силы неприятеля, противостоявшие 20-му корпусу. Я уверен, они, по крайней мере в тот момент, также ощущали возможности, которые открывала смена направления продвижения 12-го корпуса на северо-восток. На протяжении всей этой операции для Третьей армии каждый переезд на новый командный пункт влек за собой неотвратимые изменения либо направления атаки, либо вообще самого задания.
3 мая по радио передали о безоговорочной капитуляции немецких войск в Италии.
Как 65-я пехотная дивизия 20-го корпуса, так и 11-я бронетанковая 12-го корпуса продолжали переправляться через реку и быстро продвигались к Линцу. Я решил послать 4-ю пехотную дивизию к Нюрнбергу на охрану линии коммуникаций, а также передать 3-му корпусу по одной дивизии из 12-го и 20-го корпуса на случай проведения операции в Чехословакии.
Затем мы посетили штаб-квартиру 20-го корпуса, разместившуюся в сельской местности в прекрасном здании, где имелась великолепная коллекция старинного огнестрельного оружия. По всей видимости, предкам нынешнего владельца дома приходилось снаряжать и водить полки.
Возвращаясь в штаб Третьей армии, мы проезжали мимо большой колонны весьма упитанных и, судя по всему, вполне довольных жизнью венгров, следовавших по дороге почти без охраны – один наш солдат приходился на тысячу пленных.
Нас всех чуть не убила повозка, выскочившая с противоположной стороны дороги, при этом торчавший из нее шест прошел всего в двух-трех сантиметрах от нас. Американские солдаты, наверное, никогда не научатся правилу, согласно которому во время проведения военных операций гражданские лица не должны находиться на дорогах. Такое добросердечие, несомненно, говорило в пользу наших парней, но, вне сомнения, увеличивало число потерь, поскольку на войне время не деньги, а кровь, тогда как запряженный в телегу крестьянина вол отнимает это время, а значит, в итоге чью-то жизнь.
Если мне случится воевать еще где-нибудь, я введу правило, чтобы никакие гражданские транспортные средства, начиная от лошадей и заканчивая автомобилями, даже не появлялись на главных дорогах, и, если потребуется, прикажу убивать животных и уничтожать телеги и машины. Я поступал таким образом [268] на Сицилии, а пресса, которая ни черта не могла понять, ругала меня из-за нескольких сброшенных с моста ослов, совершенно не обращая внимания на то, что подобная жестокость помогла нам взять Палермо за один день и ценою очень невысоких потерь. Так же и во время Саарской кампании благодаря взаимопониманию, достигнутому с местными властями, все главные дороги, включая и те, что находились в Нанси, были полностью в нашем распоряжении.
4 мая 11-я бронетанковая, миновав Линц, проследовала линию, разделявшую юг и север, и была готова к встрече с русскими. По предложению генерала Ирвина, 90-я дивизия, 5-я дивизия и 2-я кавалерийская бригада полковника С. X. Рида подготовились к возможному маршу для прохода через горы на территорию Чехословакии, чтобы в случае, если нам придется наступать на Прагу, трудные перевалы остались бы у нас за спиной прежде, чем кто-либо успел атаковать нас.
5-й корпус генерала Хебнера из состава Первой армии был придан Третьей армии, вследствие чего она достигла пика своей численности за всю историю войны в Европе – восемнадцать дивизий, или чуть больше 540 тысяч человек.
Мой стары и приятель, которого я знал с 1912 г. с Сомюра, французский пятизвездный генерал Жан Удмон позвонил мне, выразив желание встретиться со мной 4 мая. Кавалерийский офицер Первой мировой войны, он позднее выучился на летчика и воевал за Францию во время Второй мировой до тех пор, пока, как он выразился: «Le vieux Petain m'a renvoye»{242}. В тот момент ему исполнилось шестьдесят четыре и он был самым старым летчиком во французской армии. До падения Франции он командовал южными воздушными частями французских ВВС, затем уехал к себе домой в Понт-а-Муссон, где стал мэром и во время немецкой оккупации устроил у себя в доме больницу.
Под предлогом переговоров о перемирии для отправки больных из зоны боевых действий Удмон со своей дочерью санитаркой Катрин под огнем переправился через Мозель и прибыл ко мне в штаб-квартиру. Еще будучи молодым кавалерийским офицером, он во время маневров прекрасно изучил все броды на нужном мне участке реки и явился для того, чтобы показать их мне. К сожалению, меня в штабе не было, а разговаривавший с ним офицер не понял, что у Удмона добрые намерения, и приказал ему плыть обратно, напоследок выстрелив в его лодку на счастье.
Однако Удмон все же настоял на том, чтобы мне передали листок с обозначенными на нем бродами, а также с сообщением, что средневековый замок Монссон на крутой горе за городом – важный наблюдательный пункт немцев. Указанными бродами мы позднее [269] воспользовались при переправе через реку Мозель. Через два дня после того визита в мою штаб-квартиру немцы вывезли его из Понт-а-Муссона, и нам пришлось потратить время на поиски генерала, которого мы даже какое-то время считали погибшим. Он был замечательным человеком и интересным собеседником. Позднее я отвез его в Париж на самолете, чему Удмон очень обрадовался. За свою работу во время войны и за спасение двух американских солдат на Мозеле его дочь получила Военный крест.
