– Тебе, – сказал он, – никогда не следует воспринимать слишком серьезно усердие новообращенного грешника. Оно похоже на новую дружбу и первое время горит сильнее огня. Испытание приходит позднее, когда усердие утратит свою свежесть.

Но сейчас она чувствовала себя намного лучше, чем сразу после смерти детей. То, что говорил ей Эльвир в церкви и позднее, породило у нее чувство, что их уход из жизни не был бесполезным, а преследовал какую-то высшую цель.

Деревья приобрели красноватый оттенок, она смотрела на почки, готовые распуститься, чувствовала, что смерть детей была похожа на осенний листопад, что она явилась вестью о приходе весны, которая уже жила в твердых маленьких почках. И она улыбнулась про себя. Ибо ей давало надежду на новую жизнь и нечто другое. Она еще не совсем верила, но с каждым днем уверенность ее возрастала.

Шла вторая ночь после прибытия их в Мэрин; в двери постучали, Сигрид вскочила в полусне. Стук раздался снова, с улицы слышен был гам и крик. Резкий голос произнес:

– Вы окружены! Выходите и отдайтесь на милость короля!

Сигрид ощупью нашла в темноте свечу и зажгла ее. Эльвир уже встал, оделся и опоясался мечом. Потом на мгновение остановился.

– Нет, – сказал он. – Думаю, лучше выйти без оружия.

Он снял меч и отложил его в сторону.

В доме на скамьях сидели люди. В глазах их был испуг.

Перед тем как выйти на улицу, Эльвир склонился перед Сигрид и прижался щекой к ее щеке, потом повернулся к мальчикам, которые стояли и смотрели на него.

– Чтобы не случилось, вы должны быть мужчинами! – произнес он и направился к двери.

Сигрид набросила на себя одежду и ухом прижалась к стене, пытаясь расслышать, что происходит на дворе.

Когда Эльвир вышел, голоса слились в едином крике. Но она различила его спокойный голос, раздававшийся над этим гулом:

– Что вам нужно?

А затем послышался крик:

– Убить его!

Слышно было, как что-то упало, а затем тот же голос произнес:

– Оставь его! Пусть мучается, пока не сдохнет.

Она не осознавала, что делает; просто выскочила из дому, не раздумывая о том, какой опасности подвергается. Мужчины расступились, когда она вылетела на улицу.

Эльвир лежал у двери в дом; кровь лилась из раны в животе. Она опустилась на камни рядом с ним.

– Эльвир, – шепотом произнесла она. – Эльвир… – Из-за слез, она ничего не видела. Но она взяла себя в руки и вытерла глаза косынкой. – Тебе очень больно? – прошептала она.

Он поморщился.

– Не больше того, что могу вытерпеть, – ответил он, – и не больше того, что я заслуживаю.

Она наклонилась к нему и осторожно стала гладить его волосы.

– Сигрид, ты не можешь позвать священника? – прошептал он. – Я думаю, надо поспешить.

– Одного из священников конунга? – вынуждена была спросить Сигрид.

– Да.

Рядом стоял высокий мужчина с резкими чертами лица и орлиным носом. Сигрид повернулась к нему.

– Он просит священника, – сказала она.

Мужчина лишь презрительно рассмеялся и спросил:

– Для чего он ему?

Сигрид снова нагнулась к Эльвиру:

– Он спрашивает, для чего тебе священник…

– Исповедаться. – Голос Эльвира был едва слышен.

– Он хочет исповедаться, – сказала Сигрид, обращаясь к мужчине.

Тот снова засмеялся зло и безжалостно.

– Исповедаться! – воскликнул он. – Он! Он жил язычником, как собака, и пусть сдохнет тем, кем был всю жизнь.

Сигрид снова склонилась над Эльвиром, который пытался что-то сказать. Слова выдавливались с трудом, и он в паузах между ними тяжело втягивал в себя воздух:

– Скажи… Энунду, что я… раскаиваюсь… в своих грехах… в жертвенной пище… тоже… и прошу тебя… принять новую веру… и… мальчики тоже…

Сигрид лишь кивнула головой. Говорить она не могла. Он попытался сказать еще что-то и со стоном проговорил:

– Осени меня крестным знамением.

Она исполнила его просьбу.

Глаза его еще раз блеснули, рука потянулась так, как будто он искал ее руку, и она схватила ее.

– Сигрид, – прошептал он, – благодарю тебя…

Он начал бормотать, но что он говорил, она понять не могла. Но вот голос его затих, и спустя мгновение голова откинулась в сторону.

Сигрид не знала, как долго просидела там, не двигаясь, держа в своей руке руку усопшего. Ей хотелось плакать, но слезы не приходили. Она подняла голову, только когда почувствовала, что кто-то стоит рядом с ней. Это были ее сыновья. Говорить она не могла. Но когда они опустились на колени возле нее, она обняла их за плечи.

Наконец она встала. Осмотрелась вокруг в бледном свете утра.

Дома бросали косые тени, поблескивало холодное оружие, резко выделялись жестокие лица мужчин. Они казались почти нереальными. В просветах между домами она видела Страумен и фьорд. Но все, что она видела, как будто окоченело, стало таким околдованным, твердым и безжизненным, как стекло.

«Многое видел этот могильный холм». Когда она слышала это? Она снова повернулась к усопшему. Лицо его было спокойным.

– Женщина!

Она вздрогнула, услышав этот резкий голос, и повернула голову к говорившему. Это был человек невысокого роста, но широкоплечий, с пронзительным взглядом. Вид его внушал страх.

– Кто вы? – спросила она, хотя и знала, кто это мог быть.

Он впился в нее глазами.

– Кто ты, не знающая своего конунга?

Она смело встретила его взгляд и почувствовала смущение от того, что не испытала страха. Но тут же поняла почему. Ей нечего бояться; хуже того, что случилось, уже не может произойти.

– Я была женой Эльвира, – сказала она. И это небольшое слово «была» нанесло ей ужасную рану. – Могу я просить о милости, конунг? – продолжала она, но слово «конунг» чуть не застряло у нее в горле.

Король поднял руку, показывая этим, что она может говорить.

– Эльвир умер, как христианин, – сказала она. – Я хотела бы похоронить его по христианскому обычаю.

Но король прищурил глаза, и ей показалось, что в них проскочила искра, как в глазах змеи.

– Нет! – произнес он. – Он был псом-язычником и не имеет права быть погребенным в священной земле. – Он знаком показал Сигрид, что она должна удалиться.

Перед тем как уйти в зал, она обернулась и посмотрела на одного из мужчин, стоявших у входа. Она узнала того высокого человека, с которым разговаривала сначала.

– Кто это? – спросила она.

– Один из сыновей Арни Арнмодссона из Гиске, королевский лендмана на юге в Мере, – таков был ответ. – Зовут его Финн.

Она кивнула. Потом бросила последний взгляд на тело Эльвира и вошла в дом.

Прошло три дня с убийства Эльвира. Сигрид не была на его похоронах; король запретил ей. Но Грьетгард издалека видел, где его зарыли. Севернее могильного кургана.

Первый день Сигрид сидела, как окаменевшая, и молчала, если с ней кто-нибудь заговаривал. Почему она не плачет, спрашивали женщины, как плакали те, кто остались вдовами? Но она не могла плакать, ибо чувствовала не теплую живую боль, а жгучий мороз.

В эти дни убили многих: бонда, жившего в Мэрине, Бьёрна из Саурсхауга и других, проживавших в округе. Олав приказал доставить ему всех, кто обычно, как думал король, участвовал в языческих обрядах.

Их одного за другим приводили в залу к конунгу, как пленников. Некоторые вели себя гордо, на большинство же было жалко смотреть, когда они бросались на колени перед королем.

«Найди себе занятие, – говорила Хильда из Бьяркея. – Если у тебя есть чем занять руки, то даже самое плохое будешь переносить легче».

И Сигрид в Мэрине вытащила ткацкий станок, и последние дни проводила за ним.

Мысли она гнала от себя, ибо знала, что если она позволит чувствам овладеть собою, то сойдет с ума. И она вспомнила свою мать. А может, будет лучше, если она потеряет разум? Матери по-своему было хорошо, когда она бродила по усадьбе и несла чепуху. Сыновья же ее – Турир и Сигурд – старались помочь ей.