И Турир выразил надежду, что Торберг не раскаивается в том, что использовал свои форштевни.

— Нет, не раскаиваюсь, — ответил Торберг. — Но вчера, когда я был на борту «Чайки», мне привиделся мой дух-хранитель. И это навело меня на мысль о том, что мне недолго осталось жить.

Корабль стоял на косе, и к ним подошел Эльвир, который был в это время на пристани.

Двое людей Турира перенесли на борт свои сундуки и теперь сидели на них.

— Не следует поддаваться предсказаниям, — сказал Турир. — И к тому же неизвестно, был ли это в самом деле твой дух-хранитель. Как он выглядел?

— Это была женщина, — ответил Торберг, — и она была вооружена.

— Это и должна была быть баба, раз это твой дух-хранитель! — с усмешкой произнес Эльвир.

Торберг нахмурил брови, явно считая, что Эльвиру следовало бы попридержать язык, тем более, в присутствии священника. Священник Энунд, видимо, тоже так считал, потому что отвернулся, услышав слова Эльвира. Но Эльвир не собирался так легко отступать, все еще чувствуя неприязнь к Торбергу за его внимание к Сигрид.

— Ты ведь христианин, — сказал он. — Разве ты не ходишь на исповедь?

Энунд тут же повернулся к нему.

— Это новость для меня, что ты христианин, Торберг, — сказал он. Торберг опустил глаза, лихорадочный румянец покрыл его щеки.

— Я был крещен во времена Олава Трюгвассона, — сказал он.

— Многие из тех, кто был тогда крещен, вернулись к язычеству, — сказал Энунд.

— Я не вернулся к старым богам, — ответил Торберг. — Время от времени я хожу на мессу и на исповедь…

— Ты даже не приоткрыл дверь церкви в Стейнкьере, — сказал священник.

— Ты не похож на того священника, к которому я привык, — сказал Торберг. — Не думаю, что ты с такой легкостью отпустил бы мне грехи, как это делал он.

— Неужели? — стоя в пол-оборота к нему, спросил священник.

— Он женат, и у него есть также дети от любовниц, и он не так глуп, чтобы не понимать, что грешит…

— Все мы грешны, Торберг, — сказал Энунд, — и один только Бог может судить нас. Мы же, священники, благодаря своей учености и молитвам, можем измерить глубину покаяния, а затем отпустить грехи. И для нас является утешением знание о том, что благодаря нашим деяниям во имя Господа и согласно Его заветам, Он в своей милости снисходит к нашим просьбам. Но, я думаю, ты мало выигрываешь оттого, что ищешь себе священника, поддающегося тому же греху, что и ты, и поэтому впадающего в соблазн прощения. Тебе не будет лучше, если ты перестанешь посещать церковь. И если дело обстоит действительно так, как ты думаешь, и ты вскоре предстанешь перед судом Всевышнего, теперь самое время навести порядок в своих делах.

— Я вижу, ты из тех, кто желает поучать меня, — сказал Торберг.

— Я не стану выполнять свой долг, если меня перестанут слушать, — ответил Энунд. — Но не думай, что поучать тебя доставляет мне радость.

— Значит, ты христианин, Торберг, — задумчиво произнес Турир. — Возможно, ты сможешь объяснить мне, что хорошего в этом учении…

— Спрашивай не у меня, спроси лучше Энунда.

— Что говорит об этом Энунд, я и так знаю. Я с большей охотой выслушаю кого-нибудь другого.

Торберг снова опустил глаза.

— Я не имею права высказываться об этом, потому что живу не по заповедям… — сказал он.

— Ты слышал, Энунд, — сказал Эльвир. — Я же говорил тебе, что ни один нормальный человек не может жить в христианстве.

Энунд уже не в первый раз слышал это; он слышал это уже столько раз, что потерял счет. Но сейчас терпение его лопнуло.

— С тобой, Эльвир, дело обстоит так, — сказал он, — что ты слишком самонадеян, чтобы следовать учению, требующему от тебя смирения и жертвенности. Ты устанавливаешь свои собственные правила. И самое лучшее для тебя правило — это то, которое Эльвир Грьетгардссон из Эгга может выполнить без усилий.

На этот раз Эльвир не нашел, что ответить. Он сидел молча, прислонясь к борту и глядя на море.

Солнце уже садилось. Поверхность воды напоминала золотистый ковер с мелкими темно-голубыми разводами.

Наконец он повернулся к Энунду и с признательностью посмотрел на него.

— Стрела попала в цель, — сказал он. — Но я еще не совсем уверен в том, что христианство является ответом на вопрос.

— Я не раз думал о тебе и о твоих трудностях, — сказал Энунд, проводивший бессонные ночи перед алтарем в своей маленькой церкви и молясь за свою несговорчивую паству. — И я пришел к выводу, что ты обманываешь самого себя, говоря, что не веришь в христианство.

Эльвир изумленно взглянул на него.

— Это что-то новое, — сказал он. — Продолжай!

— Твоя сомнительная гордость мешает тебе, — сказал священник. — Ты мог бы в нужде преклонить колени перед Господом. Но даже и в христианстве ты захочешь быть лучше остальных. Ты не сможешь довольствоваться тем, что ты обычный, грешный человек, даже если ты и станешь христианином; тебе нужна, по меньшей мере, слава святого. И даже когда ты поймешь, что не годишься в святые, твоя гордыня не позволит тебе склонить голову в покаянии. Вместо этого ты начинаешь искать ошибку в самом христианстве и отворачиваешься от всего христианского, потому что чувствуешь, что сам ошибаешься, хотя и не допускаешь даже мысли об этом. И когда ты принимаешься искать грехи у тех, кто пытается жить по заповедям Христа, ты делаешь это потому, что чувствуешь, что их падение оправдывает твое неприятие этого учения. Ты, Эльвир, так резко настроен против христианства потому, что веришь в него против своей воли. И сколько бы ты ни убеждал себя и других в противном, я вижу, что в душе твоей нет мира. Ты все время говоришь о своих сомнениях и трудностях, и я не могу за тебя распутывать все это. Но я знаю — и я надеюсь, что ты тоже знаешь это, — стоит только тебе преодолеть свою гордыню и смириться перед Богом и людьми, как Господь одарит тебя миром… — Голос священника зазвучал еще более проникновенно: — Почему ты сопротивляешься, Эльвир? Ведь я знаю, что ты веришь в силу любви и в божественную любовь, воплощенную в облике Христа! Я прошу тебя, во имя Того, кто умер за тебя, отбрось эту упрямую гордыню и ищи мир и благодать там, где, как ты знаешь, их можно найти…

Глаза Эльвира загорелись.

— Заткнись! — крикнул он, но тут же взял себя в руки и опять прислонился к борту: — Я рожден не для того, чтобы быть чьим-то рабом. Ты не понимаешь, Энунд, что я не смогу стать рабом, даже если захочу.

— Если бы ты только попытался, — сказал Энунд, — ты бы понял, что человек обретает истинную свободу только тогда, когда подчиняет свою волю Богу.

— Что же это за свобода? — перебил его Турир.

— Свобода от того рабства, в которое каждый человек попадает, благодаря своему честолюбию, жадности и гордыне; свобода от скорби, даваемая сознанием того, что воля Божья — это для нас самое лучшее, что может быть, даже если Он ведет нас через несчастья.

— Ты думаешь, что если бы я верил в твоего Бога, я бы верил в то, что он с любовью отнял у меня Раннвейг?

— Если он отнял у тебя твою жену, — сказал священник, — он хотел тем самым приблизить тебя к себе…

— Если бы он захотел приблизить меня к себе, — с горечью произнес Турир, — он бы доказал это другим, более добрым, способом, а не так, как он это сделал. Ты много говорил о любви, добре и благодати. Но жизнь совсем не такая, во всяком случае, та жизнь, которую я видел. Жизнь — это собачья драка, в которой надо быть сильнее других, чтобы тебя не разорвали на куски. Ты говоришь, что твой Бог может отнять у меня самое дорогое в жизни и при этом ждать от меня покорности, любви и добра! Убирайся к троллям со своим Богом!

— Ты все еще полагаешься на свою удачу, Турир?

— А почему бы и нет? Я еще не до конца обобран, у меня еще есть сын. И я скажу тебе: если надо, я могу еще кусаться и царапаться, так что когда придет его время, он отправится на битву во всеоружии!

— Если ты веришь в богов, то ты наверняка считаешь, что это они отняли у тебя твою жену…