— Как же ты без меня обходилась? — удивилась Наташа.

— Да уж так. Перебивалась. Наталка, шаркни мне туфли щеткой. И постель убери. В долг. Я за тебя в воскресенье.

Наконец Катя тоже ушла, и Наташа осталась одна. Ощущение счастья не покидало ее. Она рассматривала вещи, радуясь воспоминаниям, связанным с ними. Она перелистала несколько книг. Книги все были прочитаны — на многих мамины надписи.

Наташа решила наметить план действий. Надо было приготовить обед и подать заявление в школу. Однако некоторое время спустя Наташа подумала, что нет смысла для себя одной готовить обед, в школу тоже необязательно идти сегодня же.

Обрадованная неожиданной свободой, Наташа оделась, заперла квартиру, положила ключ в карман и вышла на улицу. Прежде всего она направилась к метро.

«Вот бы сюда Феню!» — думала она, поднимаясь по лестнице.

Проехавшись по всем направлениям метро и выйдя на последней остановке, Наташа оказалась в Сокольниках.

Аллеи парка были безлюдны, деревья стары и голы, уродливо повисли сучья, и ветер гнал по дорожке сухие листья. Наташа постояла в пустом парке. «Неинтересно, — решила она. — Поеду на выставку», — и вернулась в метро. Она сошла на Крымском мосту. «Что такое? — изумилась Наташа. — Все новое. Ничего не узнать».

Массивный, в стальных пролетах мост, легко летящий над водой, нестройные ярусы зданий, уходящие к горизонту, и широкое сизое небо, прильнувшее к крышам, и светлое облако, заблудившееся над просторами города, и каменные берега реки. «Москва! Вот ты какая!»

— Эй, Тихонова! Погоди!

Наташа обернулась. Ее догоняли два интернатских мальчика. Один из них, Федя Русанов, рослый, красивый, загорелый, в пальто нараспашку, и с ним первый его друг — Дима Добросклонов, Тасин брат. Дима был на год моложе Таси, но учился с ней в одном классе. Дима был малокровен, рассеян и всегда что-нибудь придумывал или изобретал. Федя верил всем Диминым выдумкам. Чем фантастичнее были Димины планы, тем больше они нравились Феде.

— В школе была? — спросил Федя Наташу.

— Нет.

— А мы были. Никаких экзаменов — все враки. В свидетельство посмотрели — переведен. Сегодня первая письменная была. Димка решил задачку, на учителя вежливо смотрит, а сам локтем тетрадь двигает. «Добросклонов, вы кончили?» — «Нет, обдумываю». Добросклонов обдумывает, Русанов сдувает. Как-нибудь проживем.

— Вот и плохо обманывать, — сказала Наташа с видом примерной девочки.

Федька усмехнулся:

— Ого! Воспитанная ученица из шестьсот седьмой женской школы! А что, верно — у вас в перемены по коридору парами ходят? А верно — вас вышивать учат? Понабивали вышивками целый класс, теперь учительскую набивают.

Дима захохотал.

— Вот и хорошо, что вышивают, — как автомат, отозвалась Наташа.

Она не знала, как держаться с мальчиками. В интернате жили в одном доме, обедали в общей столовой, работали вместе в поле, и между мальчиками и девочками не было никакой разницы. А теперь, оттого, что Русанов и Добросклонов, которых она хорошо знала, будут учиться в другой школе и у них там будут свои учителя и свои особенные порядки, они сразу становились немного непонятными.

— Ну, — сказала она, — я иду на выставку.

Они пошли втроем. Колоссальных размеров самолет с мертвыми крыльями, изуродованными свастикой, первый привлек их внимание. Наташа обошла вокруг самолета, испытывая чувство легкого отвращения и страха. Федя пренебрежительно свистнул:

— У нас побольше есть. Мне один летчик рассказывал. Только нельзя передавать. Военная тайна.

— Так тебе и расскажет летчик военную тайну! — не поверил Дима.

Федя промолчал.

Пошли искать шестиствольный миномет. Улучив момент, когда часовой отвернулся, Федя пощупал ствол орудия.

— Ух и гады! Ну да против наших «катюш» ни одна их пушка не устоит. Мне один майор говорил, у нас такое орудие изобретают, чтоб из Москвы прямо по Берлину стрелять.

— Обязательно что-нибудь изобрету, — прервал Дима. — Хочешь вместе?

— Пока соберемся, война кончится, — неуверенно ответил Русанов.

— Ну и что такого? Про запас, думаешь, не надо? А вот бы электрическое орудие изобрести! Надо математику и физику изучить.

— Слишком много надо изучать. В кино сходить не успеешь.

— Тебе только бы в кино! — рассердился Дима. — Сто раз одну картину смотришь. Без высшей математики и артиллеристом быть нельзя. Что ж, ты, значит, и артиллеристом быть не хочешь и изобретать не хочешь. Кем же ты хочешь быть, объясни мне.

— А разве я говорил, что не интересуюсь математикой? — сразу сдался Русанов. — Вовсе и не говорил. Мне одни капитан рассказывал, как они на дальнобойных орудиях работают. Там, брат, все на расчетах. Там пропадешь, если вычислять не умеешь.

Мальчики забыли о Наташе. Наташа сосредоточенно рассматривала дуло орудия, прислушиваясь к разговору. Она никогда не умела изобретать и завидовала мальчишкам, потому что уменье изобретать казалось ей теперь самым необходимым и важным делом. Она постояла и незаметно ушла домой.

Дома была мама. Она сидела за столом, отодвинув стакан с остывшим чаем, и читала. Наташа знала мамину привычку читать урывками — за едой и между делом.

Катя растянулась на диване, с раскрытым учебником, и, внимательно глядя в потолок, шевелила губами. Она готовилась к семинару.

— Была в школе? — спросила мама, откладывая книгу.

Наташа приготовилась к упрекам.

— Нет, — коротко ответила она.

Она ожидала, что мама огорчится и начнет подробно рассказывать о воображаемой девочке, которая все делает, как надо.

Но мама ничего не стала рассказывать и только посмотрела на нее с любопытством.

— А где ты была?

Казалось, маме интересно было узнать, изменилась Наташа или осталась прежней.

— Ездила по Москве, — с хмурым видом сказала Наташа.

— Почему такая сердитая вернулась? — спросила мама.

— Не хочу так просто жить. Хочу помогать фронту. Катя помогает, ты помогаешь. А я?

— А ты учись, — мягко возразила мама. — Учишься хорошо — значит, помогаешь.

Наташа догадалась, что мама считает ее попрежнему маленькой. Она решила доказать, что давно уже выросла, все понимает и умеет умно и даже тонко рассуждать.

— Значит, «хор» по литературе получила — фронту помогла?

— Ну?

— А если «отлично», так еще больше помогла?

— Конечно, больше.

Наташа язвительно рассмеялась.

— Ах, оставьте ваши сказочки для глупеньких детей!

Мама так удивилась, что даже встала.

— Что это такое? Ну что это такое? — проговорила она расстроенным голосом.

Наташа смутилась, хотя не поняла, почему ее слова так не понравились маме. Когда маме не нравилось что-нибудь, она ходила по комнате и молча хмурилась. Наташа попробовала защититься привычным способом.

— Не хотите объяснить, так и не надо, — проговорила она.

Катя физкультурным прыжком соскочила с дивана.

— Я совсем зазубрилась! — сказала она потягиваясь. — Мамуленька, что делать, науки меня утомляют. Разреши немножко поразвлечься. В госпитале кино.

Она надела берет, сначала набок, потом прямо, потом снова набок, наконец, рассердившись, сдвинула его на затылок и, вполне равнодушная к своему наряду и своей привлекательности, направилась к двери. Она вернулась, опрокинув по дороге стул, поцеловала маму в висок и пригрозила Наташе:

— Ты не буянь, а то мы с мамой устроим спектакль «Укрощение строптивой».

Мама подошла к Наташе и потрепала ее кудрявые волосы.

— Хочется, чтобы девочка была настоящим человеком.

— А ты объясни, — уныло промолвила Наташа.

— Нехорошо, когда девочка рассуждает развязным тоном о том, что ей неизвестно, — сказала мама. — Школы существуют, дети учатся. Стране нужны образованные и честные люди.

— Ладно, — согласилась Наташа. — Мамочка, когда ты была такая, как я, ты была очень хорошая?

Мама подумала и ответила:

— Я была обыкновенная, но мне всегда хотелось быть очень хорошей.