Во время «пляски смерти» погибли Зудру, Онук, Храрасли и Титабу. Еще двое, Джилоху и Чикарб, потерялись в сутолоке, пока отряд выбирался из гущи чужой битвы. Хорошо, что уцелели Тынаду и Мунсырех, они нравились Рису больше всех.

Шаману было худо. Тибор, перемазанный кровью и желтоватой пылью, торопливо приготовил для него какое-то зелье, накапав из склянок. Тряпка, намотанная на левую руку Тибора, намокла и набухла, он не обращал на это внимания. Рану стоило перевязать по-настоящему, а перед тем хорошенько промыть, и Рис отправился с опустевшей фляжкой за водой: река – вот она, в двух шагах. Водица там не ахти какая, но у них есть толченый корень сереброцвета: щепотки хватит, чтобы мутная жижа сделалась кристально чистой, как из родника.

Рис вконец обессилел, словно после жестокой драки или изнуряющего спора, колени и руки дрожали. Он ведь на волосок разминулся с погибелью. Еще самая малость – и канул бы в этот бездонный зев, где нет ничего, кроме выстуженной тоскующей пустоты. Если бы не сопротивлялся из последних сил, его бы наверняка туда утянуло. Очень вовремя все закончилось… Почему вдруг закончилось, что спасло его и остальных, этого Рис так и не понял. Может, Мунсырех объяснит, когда придет в себя.

– Э-э, мальчик! – окликнули на ломаном ругардийском. – Иди, помогай нести дама, сама не идет, помогай, пожал-ста!

Какие-то южане. Двое мужчин, три женщины – последние чувствуют себя неважно, то есть находятся в почти бесчувственном состоянии. Ибдариец, позвавший Риса, махнул рукой в сторону деревянного причала, где были привязаны лодки и красочно размалеванные суденышки покрупнее.

Рис решил, что ничего не потеряет, если поможет им, все равно по пути.

Один из мужчин, крупный и потный, как будто смазанный маслом, попросту перебросил свою даму через плечо. Второй, не такой рослый, одетый побогаче, с припухшими и раскровененными мочками ушей – видимо, в этой сутолоке у него вырвали серьги – поддерживал пошатывающуюся ибдарийку, словно большую ватную куклу. Рис помог подняться третьей и тут же сам чуть не свалился на землю с ней за компанию. Взять ее на руки он бы точно не смог. Хорошо, что она кое-как переставляла ноги. Стискивая зубы от натуги, он думал только о том, чтобы не упасть. В ушах звенело от криков, стонов, плача, перед глазами сверкала и рябила золотая река.

Одна из ярко раскрашенных грязных скорлупок. Шаткие сходни. Попросившие о помощи ибдарийцы поджидали его, показывая дорогу. Он неуклюже свалил свою подопечную на палубу – для чего-нибудь более куртуазного не осталось сил – и не успел выпрямиться, как его оглушили, ударив возле уха.

Влип. Эти парни оказались работорговцами. Они уже видели Риса раньше – в первый день, около «Свирепой улитки», в компании троллей – и считали себя его благодетелями.

– Тролли – злой народ, будут тебя жарить и кушать, будут продавать злому господину, – глумливо втолковывал плешивый смуглый делец, от которого так и несло гнилью.

Эта сладковатая гниль – не запах, что-то глубинное, доступное лишь магическому восприятию. Связанный Рис непроизвольно попытался отползти от него подальше.

– Ты теперь много радуйся, мы будем тебя продавать в хорошие руки.

Рис не хотел ни в хорошие руки, ни в какие другие. С этой расписной лоханки не убежать, плавать он не умеет. Да если б даже умел – в медленной зеленой воде таится такое, что до берега вряд ли доплывешь. Не говоря о веревках. Запястья связаны спереди, но так по-хитрому, что освободиться, используя уроки Тибора, ни в какую не получалось.

Работорговцы понесли крупные убытки. Закованный в цепи товар остался на подожженном ухмырами постоялом дворе и, скорее всего, погиб. Даже если кому-то удалось выжить – кто же даст хорошую цену за раба, искалеченного ожогами? Трех самых дорогих невольниц прихватили с собой. Женщинам сунули дурманное снадобье, чтобы не сбежали, почему те и не могли дойти до причала без посторонней помощи. В придачу подвернулся ругардийский мальчишка, похищенный троллями. Если повезет продать их на рынке в Орраде подороже, еще можно будет свести концы с концами. Перед следующим выходом на промысел надо бы сделать приношение Ланки, чтобы Хитроумный не отвернулся от своих бедствующих слуг. В последнее время экономили на приношениях, вот и доэкономились… В этом просчете компаньоны склонны были винить друг друга, и обстановка на борту нанятой ими посудины царила склочная.

Четверо флегматичных темнокожих перевозчиков изредка обменивались короткими возгласами. Торговцы переругивались на своем языке, рабыни, все еще не отошедшие от дурмана, снуло помалкивали. Рис валялся рядом с ними на дощатой палубе под плетеным навесом, вдыхал запах нагретой засаленной древесины – богатый и чуть терпкий, типично южный – и размышлял о том, что спасти его может только «накат». Тогда он точно сбежит, и никто его не остановит. Но чтобы накатило, он должен или чего-то испугаться до жути, или очень сильно разозлиться. Сейчас ему страшно, он зол, и все же этого недостаточно, чтобы окружающий мир выцвел, поплыл и преобразился.

К берегу пристали засветло. Нужно быть себе врагом, чтобы встретить заход солнца на этой реке. То, что обитает в непроглядных изумрудных водах Ибды, пощадит странников только в обмен на человеческую жертву, а сейчас дарить ему кого-то будет накладно. Все это сообщил Рису, коверкая ругардийские слова, благоухающий сладкой потусторонней мерзостью Сей-Инлунах.

На посудине, раскрашенной так броско, что она могла бы поспорить с вывеской «Свирепой улитки», никого не осталось. Берег был холмистый, длинная жесткая трава росла островками среди глинистых проплешин, кое-где стояли одинокие деревья, похожие на сквозистые темно-зеленые зонтики с искривленными ручками. Другого берега за блестящей гладью не видно. Перевозчики собирали ветки для костра, распугивая птиц, которых на Ибде водилось в изобилии.

Женщинам дали зеркало в потускневшей медной оправе, и они приводили себя в порядок, исподтишка поглядывая на Риса, которому велели сидеть в стороне от них. Как перебрались на сушу, ему опять связали лодыжки. И вдобавок обыскали, отобрав припрятанное оружие.

Когда накатит, надо будет хоть на мгновение заглянуть в это зеркало, перед которым прихорашиваются рабыни, чтобы узнать, наконец, в кого же он превращается… И превращается ли вообще, вдруг это мир меняется, а он остается самим собой?

Один из перевозчиков подбил дротиком пеструю птицу, похожую на крупную хохлатую утку.

– Мальчишка-раб, – Сей-Инлунах подошел и остановился над Рисом. – Сегодня хорошо себя вел, будешь кушать на вечер. Всегда так – всегда кушать, ты это понять?

– Не понять, плешивая башка, – огрызнулся Рис.

Губы работорговца все еще ухмылялись, а глаза жестоко помутнели. Он отцепил от пояса плетку, несколько раз протянул по спине. Только по спине, лица не тронул, чтобы не испортить товар, но Рису этого хватило.

– Теперь знать, плохой раб, так говорить нельзя!

Сей-Инлунах что-то зло бросил женщинам, те испуганно вскочили, подхватив свои покрывала, и засеменили следом за ним к костру. Забытое зеркало осталось лежать на земле, словно сияющий розовый осколок вечернего неба. Обязательно туда заглянуть – и запомнить, что оно отразит.

Расчет оправдался: после побоев кровь у Риса едва не закипела от боли и злости, мир на глазах выцветал, зато звуки, запахи и еще какие-то неназываемые ощущения стали до того яркими и внятными, что это вполне заменяло многообразие красок. Зеркало… Он больше не думал о зеркале. Все отвлеченные соображения исчезли, и мысль осталась только одна, зато самая правильная: перегрызть веревки – и бегом отсюда.

Изящная точеная Лорма с распущенными волосами цвета меда и статная Ренарна с толстой черной косой до середины спины и тигровой челкой. Золото и бронза. Несмотря на отталкивающий задний план – кучи трупов на солнцепеке, роящиеся мухи, суета понурых солдат, завязавших лица тряпками – Гаян ими любовался.