За годы беспорочной службы отец Гервасий легко приспособился читать шифрованное письмо, не складывая знаки кода в столбцы, а так – прямо с листа. Но сейчас он счел нужным проверить самого себя. Наморщившись, смиренный монах обреченно вздохнул и нехотя отправился во дворец архонта.

Блистательный дука Григорий Гаврас – архонт Херсонеса – не слишком жаловал представителя Бюро Варваров, однако же в силу обстоятельств был вынужден считаться с этим «оком государевым». Любой неосторожный шаг любого сановника неминуемо вызывал подозрения василевса, и без того не слишком доверявшего своей знати.

Увидев среди дворцовой колоннады сумрачного отца Гервасия, спешащего к нему, архонт невольно обеспокоился. Конечно, реши сей раб божий обвинить его в измене и взять под стражу, наверняка пришел бы сюда в сопровождении целого войска, но и сейчас хмурое выражение лица отца Гервасия не предвещало ничего хорошего.

– Мир тебе, сын мой, – приветствовал он архонта.

– И с тобой да пребудет благословение небес, – с деланным смирением ответил Григорий Гаврас.

– Я нынче получил распоряжение… – продолжал монах безо всякого перехода, – мне велено сообщить тебе…

– Ну что же ты умолк, сообщай. – Архонт сделал знак рукой, приглашая гостя в тронную залу.

– Василевс намерен отправить Симеона в земли франкской империи.

– Моего сына? – нахмурился повелитель Херсонеса. – Зачем?

– Об этом я должен говорить лично с турмархом.

– Но он болен, – отрицательно покачал головой Григорий Гаврас. – Никого не желает видеть. Все то время, которое остается у него от ратных дел, проводит в уединении, погруженный в безмолвную тоску.

Гервасий вздохнул, сочувствуя печали отца.

Не так давно отважнейший из воинов Херсонеса – славный предводитель конной рати – Симеон Гаврас отправился в Кияву, дабы сопроводить племянницу василевса, Никотею. Его путешествие было долгим, а возвращение печальным. В первые дни сын архонта походил на безумца: отказывался от еды, молчал и смотрел, будто сквозь людей, не замечая чьего бы то ни было присутствия. Со временем начал разговаривать, но по-прежнему оставался мрачен, точно душу его язвила незаживающая рана.

Прямо сказать, история, поведанная в Херсонесе пройдохой-авантюристом Анджело Майорано, доставившего скорбного духом турмарха в родные пенаты, мало удовлетворила представителя Бюро Варваров. Рассказы о чудом расступившихся водах Светлояр-озера и Владимире Мономахе, обратившемся в змея, представлялись ему досужей выдумкой, более того – наглой ложью. Но слова Майорано подтверждали воины кортежа. Отец Гервасий был склонен заподозрить сговор, но тут Симеон, выйдя из оцепенения, собственными устами повелел наградить Мултазим Иблиса, как называли Майорано на Востоке, и отпустить, вернув ему захваченный корабль.

Григорий Гаврас чуть замедлил шаг возле распахнутой перед ним двери.

– Турмарха ко мне! – скомандовал он дежурившему у входа в тронную залу офицеру стражи.

– Ты намерен говорить с ним один на один? – Архонт повернулся к идущему следом монаху.

– У меня не было повеления держать распоряжение василевса в тайне от вас, но оно не должно получить огласку за пределами этой залы.

Турмарх Херсонесской фемы Симеон Гаврас не заставил себя долго ждать. Он явился пред отцовские очи, сверкая вычищенной до блеска чешуйчатой броней, в развевающемся пурпурном плаще, с мечом у пояса.

– Ты звал меня, отец?

Архонт указал взглядом в сторону Гервасия.

Симеон равнодушно взглянул на монаха и, отведя глаза, неприязненно поджал губы.

– Да простит меня доблестный воитель, я лишь выполняю предначертанное василевсом. Распоряжение тайное и требующее немедленного исполнения.

Турмарх безмолвствовал.

– Оно касается некоей особы, вам хорошо известной, может потребовать от вас не только храбрости, но также ловкости и мудрой предусмотрительности.

Симеон Гаврас продолжал бесстрастно рассматривать отца Гервасия, точно видел его впервые в жизни.

– Известно ли тебе, что севаста Никотея жива, ныне здравствует…

– Что?! Что ты сказал, монах? – Турмарх, точно камень из баллисты, подлетел к чернецу, едва не сбив его с ног.

Отец Гервасий попятился:

– Жива, здорова и, быть может, в этот час сочетается законным браком.

– Ты лжешь! Озерная пучина сомкнулась над ее головой!

– Сие мне ведомо лишь со слов безбожного мошенника Анджело Майорано, по твоей милости ускользнувшего из моих рук. О том же, что Никотея ныне пребывает в Аахене, во дворце Конрада Швабского, я знаю доподлинно.

Пораженный этой вестью Симеон Гаврас бессмысленно жестикулировал, то открывая, то закрывая рот. Казалось, звуки всех фраз, которые он хотел произнести в единый миг, сцепились меж собой в плотный комок, и теперь турмарх был просто не в силах выдавить из себя ни единого слова.

– Я вижу, мой храбрый друг, ты рад, что она жива.

– Но кто он? – с трудом прохрипел Симеон.

– Как уже было сказано – герцог Швабии. Насколько мне известно, он не представляет собой ничего особо интересного – один из многих рыцарей, коих в Алеманнских землях великое множество.

– Я должен убить его?

– О нет, сын мой, – монах воздел персты к небесам, – сие есть тяжкий грех! Василевс желает, чтобы ты отправился в Аахен и помог Никотее стать императрицей.

Симеон закусил губу, чтобы не взреветь от ярости. Казалось, жги его сейчас раскаленным железом, боль не была бы сильнее той, что он испытывал, выслушивая эти новости.

– Ты можешь потратить на сие предприятие столько золота, сколько будет нужно. Все, кто работает в тех землях на Бюро Варваров, будут находиться под твоей рукой. Но в кратчайшие сроки Никотея должна стать императрицей. Заметь, не женой императора, а именно императрицей. Такова воля нашего повелителя – славнейшего из земных владык.

Симеон тяжело дышал, точно панцирь, привычный до такой степени, что временами турмарх просто забывал о стальной чешуе, вдруг превратился в многопудовые вериги и теснил его грудь. Ища поддержки, турмарх оглянулся на отца – тот смотрел пристально, словно ожидая от сына верного ответа.

– Я… – Симеон до хруста сжал рукоять меча, представляя, с какой радостью раскроил бы череп неведомого ему герцога Швабии. – Я готов.

– Василевс надеется на тебя и облекает высоким доверием, – с ноткой сожаления в голосе напутствовал его отец Гервасий: будь его воля, он бы ни за что не доверил столь щекотливое дело такому бесхитростному, хотя и, несомненно, храброму юнцу. Лучше бы взялся сам.

Но Симеон не уловил нотки разочарования в тоне монаха, зато явственно услышал радостный вздох своего отца.

Людовик Толстый озадаченно поглядел на верного советника. Юный Фульк Анжуйский, наследник одного из крупнейших ленов[8] королевства, был не просто кравчим августейшего монарха, он являлся важнейшей фигурой в великой «шахматной баталии». Фигурой, ценность которой могла легко поменяться в зависимости от капризов погоды или желудочных колик нынешнего герцога Анжу.

– Пусть войдет, – повелел Людовик, нахмурив и без того прорезанное тремя рядами глубоких морщин чело.

Начальник стражи молча поклонился и исчез за дверью, а через мгновение в освещенной факелами зале возник сам виновник ночного переполоха – граф Фульк Анжуйский. На разодранной в клочья нижней рубахе у плеча отчетливо проступало кровавое пятно.

– Как это понимать, граф? – оглядывая сконфуженного кравчего, гневно спросил король. – Тебя ограбили?

– Нет, мой государь, – опустил глаза юноша.

– Тогда что же?

– Мне совестно об этом говорить.

– Проклятие! – выругался Людовик. – Так не делай того, о чем потом будет совестно рассказывать!

Фульк тяжело вздохнул, не поднимая взгляда с застеленного восточным ковром пола.

– Это была честная схватка. Я убил его.

– Господи, сделай так, чтобы я ослышался! – Король сделал шаг к юноше. – Что ты сказал?