– Ну а ты как? Нормально? – поинтересовался он.
– Спрашиваешь! Работаю, зарабатываю. На здоровье не жалуюсь. Правда, последнее время возникла одна проблема психического характера. Временами мне кажется, что я – Джэнис Джоплин.
– То есть?
И Эллен Черри запела:
– Хочу вымыть его из своих волос, хочу вымыть его из своих волос…
– Эллен Черри, прекрати…
– И забыть о нем навсегда-а-а…
– Эллен Черри, кому я сказал…
– Извини. Получается помимо моей воли… Иногда эта нахалка просто вселяется в мое тело.
Бумер нервно почесал шею.
– Знаешь, то, что ты сейчас спела, это что-то бродвейское. У Джэнис Джоплин нет такой песни. Она исполняла рок-н-ролл.
– Она умерла, Бумер. А когда певец мертв, ему уже ничто не мешает расширить своей репертуар.
– И вообще, что за бред – как можно вымыть человека из своих волос? Кстати, ты имеешь в виду свои волосы? Да стоит человеку в них запутаться, как уже никакой шампунь не поможет. Можешь мыть сколько влезет, и все без толку.
– Скажем так, тебе это не грозит. Кстати, сколько волос осталось у тебя самого? Под этим твоим дурацким беретом?
Так они и продолжали в том же духе – подкалывая друг друга, ходя вокруг да около того, что мучило каждого из них, но так и не решаясь сказать. Наконец Эллен Черри бросила взгляд на часы и с ужасом поняла, что через двадцать минут она обязана быть на работе. Бумер предложил ее подвезти, и поскольку она опаздывала, то была вынуждена принять его предложение. Она заставила его подождать в прихожей, пока она одевалась, – не столько из скромности, сколько из опасения, что стоит ей повернуться к нему спиной, как он потихоньку посмотрит ее картины.
Спускаясь вниз в лифте, Эллен Черри приготовилась к небольшому показательному флирту с Раулем. Ей хотелось, чтобы Бумер увидел, какой классный чувак положил на нее глаз. Но, увы, у дверей оказался совсем не Рауль. Господи, ну как у нее вылетело из головы, что он заступает на дежурство только в четыре часа дня! Наверно, он сейчас дома, трахает родную сестру. Или чистит шляпу. А может, и то, и другое одновременно.
Но Эллен Черри ошибалась. В этот момент Рауль находился в студии грамзаписи, где на свои кровные, заработанные на открывании дверей в «Ансонии», записывал следующие строчки:
Голубь вразвалку гуляет по крыше,
Таракан – по кухонной мойке,
Моя крошка собралась в Иерусалим,
Где в баре кровь подают за стойкой.
– Лебан-забади. Это египетский сливочный йогурт. Турши. Ах, турши – это такая овощная смесь… в остром соусе… Даджадж-машви. Это половина цыпленка, вымоченного в оливковом масле с лимоном, орегано, чесноком и перцем. Почему полцыпленка переходят дорогу, а, Бумер?
– А ты скажи мне, какая половина.
– Любая. Выбирай сам.
– Знаешь, если его разрезали пополам, то получается какой-то полузадый цыпленок. Такого захочется съесть разве только с голоду.
– Шаурма. Это тонко наструганная говядина с ближневосточными пряностями. Маджадра – рис, приготовленный с чечевицей и сдобренный жареный луком. Розбель-кхальта. Кстати, что это такое, совершенно вылетело из головы.
– Может, так звучит на идиш имя супруги Джимми Картера?
– Скорее имя какой-нибудь стриптизерши. Роз Бел Кхальта, цыганская Роз Ли Ближнего Востока. Но у нас в «И+И» нет никаких стиптизерш. (Пока нет, моя дорогая Эллен Черри. Но скоро будут, вот увидишь. О да, к тому идет!)
– Шиш-кебаб. Это уже никому не надо объяснять. Шиш-кебаб. Шиш-тавук. В принципе то же самое, только из цыпленка. Комичное название, ты не находишь? А вот мистеру Хади оно нравится – шиш-тавук. По его словам, не название, а музыка. Или небольшая поэма.
Бумер покачал головой, отчего берет съехал куда-то набок.
– Ну прямо из-под пера Роберта Фроста, – заметил он.
Пока они ехали в ресторан в его новеньком микро-автобусе-«форде», Эллен Черри мысленно прошлась по всему меню. Ей пришлось это меню выучить наизусть – что делать, если официанты целиком и полностью на твоей ответственности. В обязанности Эллен Черри входило разбираться, если вдруг они ненароком неправильно описывали клиенту блюдо или ошибались, принимая заказ. И хотя выбор блюд был не слишком богат и, по ее мнению, не слишком аппетитный, выучить меню наизусть оказалось делом непростым.
– Баба-гануг. Господи, что же это такое? Я же знала. Баба-гануг…
– Наверно, имя, которое взял себе Ричард Алперт по возвращении из Индии. Или название напитка – помнится мне, его еще дует на Рождество та бабенка из рекламы?
Бумер высадил ее на углу Сорок девятой улицы и площади ООН ровно в десять часов и перед тем, как умчаться, послал ей огромный воздушный поцелуй сварщика. Внешне Эллен Черри не проявила по этому поводу особого восторга, зато внутри нее все мгновенно превратилось в лебан-забади.
Поскольку это был первый обед после вторичного открытия ресторана, Спайк и Абу принимали участие в обслуживании клиентов. В будущем они будут появляться только по вечерам. А первую половину дня проводить, играя в теннис.
Кстати, познакомились они в теннисном клубе для представителей старшего поколения во Флориде. Судьба свела их в качестве партнеров в парной игре. Лучшая пара в клубе, они уже были близки к победе, когда Спайк неожиданно объявил, что не сможет принять участие в заключительном матче. Каково было его удивление, когда Абу сказал, что также не намерен участвовать в финальной игре.
На следующее утро, в то самое время, на которое была назначена так и не сыгранная ими игра, в Майами-Бич состоялся довольно скромный митинг в защиту мира. Спайк и Абу наткнулись друг на друга на площади перед отелем «Фонтенбло», где кандидат на президентский пост – из числа ура-патриотов – с пеной у рта призывал ослабить советское влияние на Ближнем Востоке. Спайк посмотрел на плакат в руках Абу. Абу посмотрел на плакат в руках у Спайка. И оба расхохотались. И стали партнерами не только на теннисном корте и так далее…
Официально Эллен Черри числилась метрдотелем, на самом деле исполняла обязанности администратора. А обязанности эти включали в себя следующее: принимать предварительные заказы на столики, разводить эти заказы на разное время с учетом того, сколько народу будет сидеть за каждым столом, составлять график работы официантов, распределять их обязанности в зале, искать замену заболевшим работникам либо тем, кто просто сачковал, принимать заказанные продукты, следить за тем, чтобы столы были сервированы правильно, чтобы в ведерках со льдом действительно был лед, а в баре имелся выбор напитков, и вообще держать заведение под контролем. От нее не требовалось вести бухгалтерский учет, зато вменялось в обязанность проверять персонал на предмет грязи под ногтями, неприятных запахов, бросающихся в глаза засосов и прыщей. А еще ей было предписано зорко следить за тем, чтобы в баба-гануге не обнаружилась – не дай Бог! – тараканья конечность.
Как и большинство владельцев ресторанов на Манхэттене, Спайк и Абу были вынуждены давать взятки санитарным инспекторам. И тем не менее тощая тараканья нога, налипшая на горошину, подобно ножке красотки, обвившей пляжный мяч, не сулила бизнесу ничего хорошего.
– Какому бизнесу? – скажете вы. Ведь в первый день работы ресторана даже в обеденное время зал был заполнен едва ли на четверть, а сами посетители были большей частью ничего не подозревающие туристы, пришедшие поглазеть на комплекс ООН. Да и тех – когда в двенадцать часов с минутами раздался звонок и некий голос сообщил, что в заведение подложена бомба, – пришлось в срочном порядке выводить из зала.
Они стояли на тротуаре в ожидании, когда прибывшие на место саперы завершат поиски взрывного устройства. Спайк поинтересовался у Эллен Черри, назвал ли звонивший имя организации.
