- Но чем же я?… - попробовала спросить Локуста, но Цезония вновь ее перебила:
- Ты? Ты можешь все.
- Так уж и все? - улыбнулась Локуста.
- Дай мне снадобье, которое навсегда привязывает мужчину к женщине. Взамен него ты получишь миллион сестерциев и мою бесконечную признательность.
- А ты в самом деле думаешь, что такое снадобье существует?
- А разве нет? - в некотором замешательстве прошептала Милония. - О таких зельях говорят, как о самом большом секрете вашего искусства. Я слышала, что они неотразимо действуют на каждого, кто их выпьет.
Локуста снова улыбнулась.
- Да какая польза от вашего колдовства, если вы никого не можете приворожить! - неожиданно громко воскликнула императрица.
- Польза в других случаях: при недуге.
- Но не любовном?
- При нем тоже. Но не всегда.
- Так значит, в моем случае ты можешь совершить чудо и приворожить мужчину к женщине?
- Давай договоримся так: я приложу все свои знания и силы…
- Ах, Локуста! Ты возвращаешь меня к жизни.
- Но я еще раз повторяю, что наши зелья не всегда оказывают нужное воздействие. Сила этих напитков зависит от многих обстоятельств, над которыми мы не властны.
- Каких обстоятельств? Что для них требуется? Пожалуйста, не говори со мной таким презрительным тоном, - взволнованно проговорила Цезония. - Я сгораю от нетерпения, а ты не хочешь ничего объяснить!
- Но я не смогу удовлетворить твое любопытство, если ты все время будешь перебивать меня.
- Хорошо, не буду, только пойми, мне нужно, чтобы ты приготовила для меня это зелье!
- Я приготовлю его. По крайней мере, надеюсь.
- Ну, так скажи, - произнесла Цезония, вставая с софы, - что для него нужно?
- Прядь волос Гая Цезаря и клочок какой-нибудь одежды, которую он носил.
- Все это ты получишь сегодня же.
- И еще… - медленно добавила Локуста.
- Что еще? - вырвалось у Милонии.
- Еще прядь твоих волос и часть твоей одежды, хотя бы той, которая сейчас на тебе.
- Разумеется, это тоже у тебя будет.
- Три дня подряд ты должна ходить в храм Венеры Кипрской и посвящать жертвы Купидону и Приапу.
- Я принесу самые богатые дары этим божествам.
- Хорошо. Итак, ты вернешься ко мне через три дня. Тогда я добуду немного крови из твоей вены.
- А почему не сегодня? - спросила Цезония, с готовностью протягивая свою полную, красивую руку.
- Если я извлеку ее сегодня, то через три дня она уже будет непригодна для зелья.
- Неужели только через три дня? - разочарованно протянула Цезония.
- Нужный настой может получиться лишь при благоприятном расположении звезд.
- А вдруг он не получится по каким-либо другим причинам?
- Тогда придется все повторять заново: жертвы и другие приготовления должны находиться в строгом соответствии с действием астральных сил.
Цезония закусила верхнюю губу, словно не могла решить какую-то важную задачу. Немного постояв в нерешительности, она, наконец, взяла в руки свой плащ и стала надевать его наподобие пеплума [136].
- Ничего не поделаешь! - выдохнула она и, внимательно посмотрев на колдунью, спросила:
- А ты меня не предашь?
- Я? - не скрывая возмущения, в свою очередь спросила Локуста.
Тогда Цезония отстегнула от пояса кошелек, полный золотых викториалов, и, протянув его ворожее, добавила:
- Я не подозреваю тебя, но…
- Ты меня совсем не знаешь, Августа. Я никогда никого не предавала, хотя мне известно столько секретов, что они могли бы добрую половину Рима поднять на войну против другой половины.
- В этом кошельке небольшой задаток к тому миллиону сестерциев, который…
- Мне достаточно твоей благосклонности и твоего заступничества.
- Если зелье удастся, то я навсегда останусь твоей самой преданной подругой.
С этими словами императрица бросила кошелек на софу и, сопровождаемая ворожеей, вышла из комнаты. Когда обе женщины очутились в таблии, Локуста наклонилась, чтобы поцеловать ладонь Цезонии, но супруга Калигулы отдернула руку и, положив ее на плечо колдуньи, нежно проговорила:
- Ты мне нравишься… поцелуй меня.
Локуста обхватила шею Милонии и несколько раз поцеловала ее в губы, прошептав:
- Благодарю тебя… Ты так прекрасна, что, будь я Гаем Цезарем, тебе не понадобились бы никакие зелья! Я полюбила бы тебя на всю жизнь.
Наконец она отпустила императрицу и, попрощавшись, проводила ее до порога дома. Вернувшись в лабораторию, она уже хотела заняться чтением одной из магических рукописей, как вдруг в двери неожиданно появился горбатый раб и испуганным голосом сообщил, что его госпожу настойчиво спрашивает Валерия Мессалина. Это известие неприятно удивило Локусту. Немного подумав, она обратилась к слуге:
- Как ты думаешь, Мессалина видела ту даму, которая недавно вышла отсюда?
- Не только видела, но и поджидала ее, прячась в портике у соседнего дома, а когда твоя гостья села в носилки, Мессалина вышла из своего укрытия и постучалась к тебе.
Лицо Локусты омрачилось еще больше. Она долго колебалась, прежде чем сказать:
- Ладно… пусть войдет.
И вновь направилась к двери.
- Аве, почтенная Валерия! - почти сразу воскликнула она. - Что нового? Какая нужда привела тебя в столь ранний час?
- Аве, Локуста! - проговорила вошедшая, снимая с плеч просторный серый плащ. - Час не такой ранний для супруги Цезаря, опередившей меня.
- Ах… да… Она только что вышла отсюда.
- Знаю, - ответила Мессалина, с недовольным видом усаживаясь на софу. - Я ее видела.
- Увы… У нее ужасно болят зубы.
- Да? - усмехнулась жена Клавдия. - Мне известно, какие зубы беспокоят Милонию.
- Ах! Ну, да… - протянула Локуста, стараясь скрыть замешательство.
- По-моему, она боится Цезаря, который может разлюбить ее.
- Неужели? Вечно я все узнаю последней, - ответила колдунья, пытаясь выразить удивление на своем лице.
Мессалина положила плащ рядом с собой и медленно проговорила:
- Умер сенатор Марк Опсий.
С этими словами она пристально посмотрела в глаза Локусты.
С трудом выдержав этот тяжелый взгляд, ворожея произнесла недоумевающим тоном:
- Опсий? Какой Опсий?
- Тот, который в 780 году вместе с преторами Порцием Катоном и Петилем Руфом подло оклеветали и лишили жизни благороднейшего Тита Сабина, виновного только в том, что оставался верен великому Германику и его семье [I].
- Выходит, божественный Цезарь доволен этой смертью, которую он может считать возмездием за убийство одного из своих преданнейших друзей: ведь Тит Сабин воспитывал императора.
- Да, с одной стороны, он доволен, хотя с другой, - готов своими руками растерзать заговорщиков.
- О! Но почему?
- Как ты наивна, Локуста! Почему? Да потому, что благодаря своим грязным делишкам Опсий нажил громадное состояние, и Цезарь - тут ты права - хотел умертвить его, но только так, чтобы эти сокровища перешли к имперской казне!
- Ну и что? Разве божественный Цезарь не может сейчас забрать все его имущество?
- Эх! А еще провидица! Неужели ты не знаешь, что у Опсия было завещание, которое уже нельзя пересмотреть? Разумеется, теперь казне не достанется ни сестерция.
Казалось, супруге Клавдия было досадно оттого, что приходилось объяснять такие азбучные истины; она едва сдерживала свое раздражение.
- Ну, хорошо, почтенная Валерия, а какое отношение ко всему этому имею я?
- Какое ты имеешь отношение? - воскликнула Мессалина. - И ты меня об этом спрашиваешь, когда наследником Опсия является твой брат, который пять лет угождал мерзким прихотям старика ради того, чтобы завещание было составлено в его пользу?
- Мой брат… наследник Опсия? - растерянно проговорила колдунья. - О чем ты говоришь? Я так давно не видела его. Мы уже лет десять не встречаемся. Это все знают. И смогут подтвердить, если понадобится.
- Ах, смогут подтвердить?! - с язвительной улыбкой переспросила Мессалина.
