Зато в губерниях, где раскол в действительности не усиливался, и если число раскольников увеличивалось, то лишь вследствие естественного приращения населения, там, где раскол даже ослабевал в последние сорок лет (например, в Земле Войска Донского и в Могилевской губернии, по уничтожении в последней старообрядских монастырей Гомельского уезда), там, по указанию официальных цифр, с 1826 по 1864 год он усилился в два и даже в два с половиной раза. Так, в Курляндии он показан усилившимся на 157 %, в Могилевской губернии на 148 %, в Волынской на 145 %, в Бессарабии на 121 %, в Киевской губернии на 80 %, в Подольской на 80 %, в Земле Войска Донского на 67 %, в Екатеринославской губернии на 59 %, в губерниях Виленской, Гродненской и Минской, взятых вместе, на 53 %, в Херсонской на 47 %, в Лифляндской на 30 % и в Витебской на 25 %.
Цифры духовного ведомства по некоторым епархиям несколько выше цифр, представленных губернаторами, по другим ниже. Вопрос, отчего из одной губернии доходили разные вести, разрешается очень просто: как губернаторы, так и архиереи представляли своим начальствам цифру фактическую, основание для которой заключалось единственно в показаниях за предшествовавшие годы. Каждый оставался спокоен: беспокойных запросов, неприятной переписки не было. Не ими так началось, не ими и кончится. Замечательно однако, что и цифры, доставляемые в святейший синод епархиальными архиереями, представляют то же самое, что и представляемые в министерство внутренних дел губернаторами: где раскольников в 1826–1864 годах стало в действительности больше, там показывалось, что число их уменьшилось, и наоборот.
Как цифры губернаторских отчетов основываются на цифрах, представляемых полицейскими управлениями, так и епархиальные донесения о числе раскольников основываются на ежегодно представляемых приходскими причтами ведомостях. Казалось бы, епархиальная цифра должна быть вернее губернаторской, даже безусловно верна. Кому же вернее знать свой приход, кому всего удобнее иметь на счету всех уклоняющихся от церкви, как не приходскому священнику? Но на деле выходит не то. И приходские причты, составляя ведомости о раскольниках, не основываются на действительности, но, подобно исправникам, придерживаются цифр прошлого года. Если бы какой-нибудь священник и вздумал представить к консисторию действительную цифру раскольников, ему угрожали бы еще более чувствительные неприятности, чем исправнику. Бюрократизм и формалистика в духовном ведомстве развиты едва ли еще не больше, чем в гражданском. Приходский священник, решась представить начальству действительную, известную ему цифру раскольников, должен бы был, вместо прошлогодних десятков, показать сотни. От того произошли бы неизбежные запросы, переписка и даже гораздо хуже. Увеличение цифры может подать начальству мысль о неспособности священника. Что же он за пастырь, если из стада его вдруг целые сотни уклонились в раскол? Верно показавший число раскольников в своем приходе может таким образом подвергнуться строгому взысканию, даже лишиться места.
Сверх того, причты тех приходов, где много раскольников, имеют, к сожалению, еще особые причины скрывать настоящее число их. Раскольник записной для причта человек потерянный, с него он не получит ни копейки. Напротив, незаписной составляет важную статью в домашнем бюджете церковнослужителей. Незаписной в книгах раскольник считается православным, но отмечается не бывающим у исповеди и св. причастия или по наклонности к расколу, чаще понаречению или по опущению, а иногда даже отмечается бытчиком (непременно один раз в десять лет). Такой раскольник, сроду не бывавший и на церковной паперти, но зачисленный по церковным ведомостям православным, несравненно выгоднее для причта, чем самый усердный прихожанин. За то, чтоб у него не исправлять треб, он платит гораздо дороже, чем усердный к церкви прихожанин за исправление их. Притом доход с «незаписного» вернее и обеспеченнее; чуть воспротивился он платить положенную дань, на него готов донос: отца похоронил в лесу, сына крестил неизвестно где, дочь венчалась не при церкви и т. п. Так бывало в прежнее время, а по местам и до сих пор (1868) делается. Начнется, бывало, следствие, и хотя дело ничем не кончится, ибо в "Уложении о наказаниях" за подобные проступки наказания не полагается, однако же несговорчивому даннику нахождение под следствием всегда обходилось гораздо дороже той суммы, которую он поупрямился заплатить своевременно. Дело затягивалось на несколько лет; а находящемуся под следствием не выдавали паспортов, и если он человек торговый, то много терял от невольного домоседства.
Бывавшие под судом раскольники за действия по расколу известны во многих местах под именем решеных. Вот откуда произошло такое странное название: до 1853 года каждое дело о раскольниках, но рассмотрении в уездных судах и в уголовных палатах, представлялось, чрез министерство внутренних дел, на обсуждение комитета министров. По закону наказание полагается только совратителям, совращенные же, по решениям комитета министров, обыкновенно подвергались духовному увещанию, и если оставались после того в расколе, то обязывались подпиской никого в раскол не совращать. Во время существования такого порядка много десятков тысяч перебывало в консисториях на увещаниях, но не было, кажется, ни одного примера, чтоб увещания эти подействовали на увещаемого, чтобы хоть один раскольник согласился остаться при церкви, а не идти в число решеных. Да и то надо сказать, что все эти троекратные увещания на практике были не что иное, как троекратная плата известной суммы денег. Казалось бы, такой решеный не должен уже был затем считаться по церковным росписям православным, должен бы быть причислен к записным раскольникам. Этого никогда не бывало. Решеный никогда не вносился в списки раскольников, тем менее семья его; напротив, если у решеного родился после увещаний и данной им подписки ребенок, и он, как водится, окрестил его по своему обряду, на него поступал новый донос о совращении в раскол своего сына, то есть новорожденного-то. Начиналось новое дело, в конце которого были новые троекратные увещания.
Принадлежащие к сектам хлыстовским (хлысты, монтаны, ляды, лазаревщина, скопцы, шелапуты и пр.) и мистическим (сионская церковь, десные христиане и пр.) почти никогда не показываются в числе отщепенцев от господствующей церкви. Принадлежащие, например, к хлыстам, по самым правилам своей секты, должны исправлять все требы в православной церкви и действительно исправляют их с виду усерднее самого усердного православного и потому считаются принадлежащими к церкви, между тем как в то же время имеют своих живых богов, своих христов, богородиц, пророков и т. п.
Несообразность числа раскольников, официально показываемого, с действительною цифрой давно обращала на себя внимание. Так, например, было обращено внимание на Пермскую губернию: в 1826 году показывалось в ней 112.000 раскольников; в тридцатых годах, при бывшем там архиепископе Аркадии, обращено из них в православие сто тысяч, но в 1841 году, по официальным показаниям, их оставалось еще 108 тысяч. В сороковых годах в Пермской епархии обращено было из раскола еще до 100.000 человек, а в 1850 году все-таки показывалось 72.899; в пятидесятых годах обращено еще до сотни тысяч, а в 1864 году показывалось еще 70 тысяч.
Несообразность официальной цифры с действительною самым поразительным образом оказалась в 1850 году. В ноябре этого года исполнилось двадцатипятилетие царствования императора Николая Павловича. Все министры и главноуправляющие отдельными частями, кроме годовых отчетов по своему управлению, представили государю отчеты за 25 лет. При отчете министерства внутренних дел бывший тогда министром граф Л. А. Перовский представил особую записку о расколе. Оказалось, что к началу царствования Николая Павловича раскольников в России было 827 тысяч, в двадцать пят лет обратилось к православию и к единоверию более миллиона, и все-таки к 1851 году осталось их 750 тысяч. Граф Перовский, решительно отрицая приблизительную даже верность последней цифры, заметил, что действительное число раскольников несравненно более показываемого официально, "конечно, их до девяти миллионов", — заметил он. Незадолго перед тем (в конце сороковых годов) произведены были исследования о расколе в Московской губернии состоявшим при министерстве внутренних дел действительным статским советником Липранди. Он доносил графу Перовскому, что в той губернии раскольников не 73.485, как значится в официальных ведомостях, а 186.000.[14]
