"Молоду тебя замуж-то отдали, — говорит ей Варвара, — погулять-то тебе в девках не пришлось; вот у тебя сердце-то и не уходилось еще". "И никогда не уходится", — отвечает ей Катерина.

В муже она нашла человека, любящего ее, но любовью особою. Ему жалко Катерину, и в этой жалости вся любовь доброго, но забитого матерью до тупоумия человека, который к тому же, с горя да с неволи, любит зайти к пьяному с утра до ночи Дикому и пропустить чарочку, другую, третью. Не такого мужа надо было Катерине, пылкой, мечтательной, экзальтированной, и она его не любит, а тоже жалеет только. А потребность любви живет в сердце молодой женщины, и вот другие сны начинают ей сниться в горькой доле невольного замужества за постылым, другие видения встают перед ее душевными очами.

— Уж не снятся мне, Варя, — говорит она, — как прежде райские деревья да горы; а точно меня кто-то обнимет так горячо-горячо, и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду… Сделается мне так душно, так душно дома, что бежала бы. И такая мысль придет на меня, что, кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке хорошей, обнявшись…

— Только не с мужем, — замечает ей золовка.

— А ты почем знаешь?

— Еще бы не знать!..

— Ах, Варя, грех у меня на уме! Сколько я, бедная, плакала, чего уж я над собой не делала! Не уйти мне от этого греха. Никуда не уйти. Ведь это нехорошо, ведь это страшный грех, Варенька, что я другого люблю?

Некоторые находят странным, что Катерина выбирает сестру своего мужа в поверенные и признается ей в любви к другому мужчине, а также и то, что Варвара не находит в этой любви ничего предосудительного, а, напротив, уговаривает невестку повидаться с Борисом Григорьевичем. Но кого же, кроме Варвары, выбрать Катерине в поверенные, кому же вылить горе больной души, кому раскрыть свое распаленное сердце, с которым не может она совладать. Не Кабанихе же, не страннице же Феклуше, а других она никого не видит, потому что ведет жизнь затворническую, по завету Сарая, свято сохраняемому Кабанихой. А в этом быту сестры с братьями живут далеко не в нежных отношениях — и если бы на признание Катерины Варвара стала ей напоминать об ее супружеских обязанностях, вступилась бы за честь своего брата — это было бы совершенно не сообразно с нравами того быта, из которого г. Островский взял свое создание. Что кроме материнской плетки связывает Тихона с Варварой? — Ничего. — Замечательно, что «Домострой», подробнейшим образом определяя отношения родителей к детям, детей к родителям, мужа к жене, жены к мужу, господина и госпожи к слугам, к людям посторонним и т. д., ни слова не говорит об отношениях брата к сестре. В «Грозе» также нигде не высказывается нежных отношений брата и сестры. Заботится Борис о сестре своей, но ведь он был в коммерческой, а сестра его в пансионе — это уж совсем другие, не домостройные нравы. Слышали мы еще замечания некоторых критиков о Варваре: они находят ее грубо-развратною девкой, которая не постыдилась завести любовную связь с разбитным Кудряшом, приказчиком Дикого, и удивляются, как могла поэтическая Катерина поверять задушевные свои помыслы гулящей девке и как могла Кабаниха, строгая блюстительница домостройной нравственности в семье своей, на резкие слова Варвары, вовсе не похожие на просьбу о позволении: "Я со двора пойду", — спокойно и равнодушно отвечать: "А мне что? Поди — гуляй, пока твоя пора прийдет. Еще насидишься". Но эти гг. критики не знают, что в нашей обширной и разнохарактерной России есть немало местностей, где гульба незамужней девушки с посторонними парнями и самая любовная связь отнюдь не ставятся ей в порок — напротив, кажется весьма странным, если у девки нет своего «хахаля». Гг. критики, конечно, не знают, что у нас весной бывают в разных местах гулянья на Яриле, гулянья на Бисерихе,[28] на которые нет ходу ни женатым мужчинам, ни замужним женщинам, и что эти гулянья непременно оканчиваются сценами, какие бывали на классической почве Эллады в роще Аонид.[29] Девушка гуляет, "отгуливает свою девичью долю", но как скоро расплели ей косу русую и покрыли голову повойником, прежние забавы для нее уж преступление, и малейшая неверность мужу наказывается строго, жестоко. Г. Островский дал место своей драме в городе именно с такими нравами. Это видно из разговора Кудряша с Борисом в овраге.

Притом же, хотя г. Островский, изображая семейство Кабановых, и не упомянул нигде, что это семейство раскольническое, но опытный глаз даже и на сцене Александрийского театра, где, кажется, ни режиссеру, ни артистам не пришло на мысль придать раскольнический колорит внешней обстановке драмы[30] с первого взгляда заметил, что Кабаниха придерживается правил Аввакума и его последователей.[31] А в раскольнической среде гульба девушек вовсе не считается грехом. Это, по извращенному их понятию, не грех, а только падение. И потому свобода девушек безгранична в этой среде, но горе замужней женщине, если она вспомнит пору девичью, вздумает погулять от мужа.

При существовании такого всеобщего обычая Варвара вовсе не представляется развратною девкой, она только пользуется своим правом, она отгуливает свою девичью волю. Кабанихе дела до нее нет, и она, верная поклонница всякого обычая, всякого предания, в чем бы оно ни состояло, лишь бы от старины довелось, спокойно отпускает дочь гулять, напоминая ей даже косвенно, чтобы она не теряла времени, пользуясь своей волей, покамест замуж не выдана. "Насидишься еще!" — говорит ей Кабаниха, уходя молиться богу. Катерина взята из другого города, где нет раскола и где не празднуется ни Ярило, ни Бисерих, а потому она непричастна была в девичестве русским вакханалиям… Но поставленная теперь в такую среду, где служение Яриле не считается безнравственным для девушки, она не имеет основания считать Варвару распутницей и доверяется ей, не имея притом никого другого, кому могла бы поверить свои задушевные мысли.

Перейдем теперь к Кабанихе, которая самыми яркими красками представлена г. Островским в сцене отъезда Тихона (во втором акте), в сцене самой мастерской во всей драме.

Здесь Кабаниха вполне в своей сфере, здесь она представляется верховной жрицей домостройного алтаря, воздвигнутого в "темном царстве" богу семейного деспотизма и старинного предания. В этой сцене ясно представлено, что вся нравственность темного царства заключается в одних формальностях, перешедших от прадедов, и в строгом, ни на йоту не нарушимом, исполнении их. Она приказывает сыну давать наставления Катерине, как ей жить без него, и когда он возражает, что "она, чай, и сама знает", Кабаниха, для которой всего важнее сохранение формальности бытового предания, строгое соблюдение обряда, сама начинает диктовать неумелому сыну формальные наставления и потом оставляет мужа с женой наедине во исполнение слов «Домостроя»: "достоит мужу жена своя наказывати (т. е. давать наставление) и пользовати страхом на едине, и понаказав и пожаловати, и примолвити; и любовию наказывати и рассуждати".[32][33] Но у оставшихся наедине супругов разыгрывается совсем другая сцена. Катерина в оцепенении. Соблазняемая Варварой на ночное свидание с любимым ее Борисом, на свидание, которое должно последовать через несколько часов, но еще не решившаяся поддаться влечению страсти, она поражена форменным приказанием свекрови, которое едва мог передать ей муж, "чтоб на молодых парней не заглядывалась". Сильная душевная борьба происходит в ней и разрешается громким воплем измученной страданием души: "Тиша, не уезжай! Ради бога, не уезжай! Голубчик, прошу я тебя!" В этих словах слышно глубокое раскаяние в греховном помысле, искренняя решимость сойти с ложного пути, на который она было вступила. Но Тихон равнодушен к сердечному голосу красавицы жены. Ему теперь не до нее; уже мерещится ему вольная воля да кутеж на целые две недели, уже предвкушает он блаженство вырваться из домашнего ада, хоть ненадолго освободиться из-под гнета материнского деспотизма, блаженство, для которого, по собственному его сознанию, "от какой хочешь красавицы жены убежишь". Ему даже страшной кажется мысль остаться дома, да притом же "маменька посылает".