Но пока она будет переодеваться, он, может быть, что-нибудь и увидит. Надо закрыть глаза и не шевелиться, и тогда она не заметит, что соседку подменили на соседа.

Виктор прикрыл глаза, сквозь ресницы с нетерпением глядя на дверь, напряженно ожидая, когда войдет Юлия, и в душе язвительно издеваясь над собой. Ну кто так себя ведет? Пятнадцатилетний придурок так себя ведет. Семидесятилетний развратник так себя ведет. Дебил недоразвитый так себя ведет. Взрослый человек, высокоинтеллектуальный, талантливый, вполне нормальный и к тому же уверенный в себе, так себя не ведет. Сейчас он крепко-крепко закроет глаза и не будет открывать их, когда войдет Юлия. Если он, конечно, взрослый человек, высокоинтеллектуальный и…

Дверь дрогнула, бесшумно отъехала в сторону, и в щель так же бесшумно проскользнула Юлия, неся с собой запах свежести и почему-то – металла. Он крепко-крепко закрыл глаза, точно зная, что сейчас опять их откроет, причем так, чтобы она не заметила. Вот прямо сейчас откроет… Чуть-чуть…

– Вы тоже проснулись? – Ее голос – тихий, отчетливый, очень спокойный, если не сказать равнодушный – раздался, кажется, чуть ли не у самого его лица. – Это я вас разбудила?

Виктор открыл глаза и даже опешил: ее лицо и вправду было совсем близко. Она стояла, низко склонившись над ним, и пристально вглядывалась мрачными черными глазами в его лицо.

– А как вы узнали, что я проснулся?

Виктор поднял руку, чтобы… чтобы что? Он и сам не знал. Наверное, чтобы хотя бы дотронуться до нее. Надо же убедиться, что это не сон. Но она неторопливо выпрямилась, будто не замечая его движения, повесила полотенце, убрала в сумку мыльницу, стала что-то искать – в общем, занялась делом, совершенно не обратив внимания на его вопрос.

– Вы чаю хотите? – так же негромко и отчетливо спросила Юлия, продолжая тихую возню со своим хозяйством.

– Еще бы, – охотно откликнулся Виктор, с сожалением отмечая тот прискорбный факт, что ее халатик еще более мешковатый, чем показался ему вначале. – Только кто нам его даст? Рано еще. Наверняка проводники дрыхнут без задних ног.

– Леночка не спит. Я ее попросила чай сделать. Наверное, заварила уже. Я сейчас принесу.

– Сама принесет. – Виктору вдруг очень не понравилось, что она уйдет – пусть даже на пару минут. Взрослый человек…

– Вы разве вставать не будете? – спросила Юлия с такой интонацией, будто обращалась к непонятливому ребенку. – Я чай сама принесу. Вам пяти минут хватит?

– Мне пяти секунд хватит, – заявил Виктор, рывком садясь на постели и сбрасывая простыню.

Ему очень захотелось, чтобы она увидела, какая у него красивая фигура, какие тренированные мышцы, какой ровный загар… Но Юлия уже вышла, не оглянувшись. И даже в зеркало на двери не заглянув – он специально следил. Не интересно ей, какая у него фигура. Наверное, ей интересно, какая фигура у мужа… Стоп, Витюша, притормози. А то лоб расшибешь. У нее есть муж. Она – чужая жена. Аргумент? Аргумент. Во всяком случае, до сих пор для него это всегда было аргументом.

Но, черт возьми, почему именно эту девочку понесло замуж за какого-то совершенно постороннего человека?! И чем, черт возьми, этот человек лучше его, Виктора? И, черт возьми, в конце концов, она не выглядит безумно счастливой женой своего проклятого мужа! И, черт возьми, что это за муж, который даже не может жену на вокзал проводить, а посылает своего престарелого брата?

Все это Виктор думал, бреясь в туалете перед тусклым зеркалом, раздражаясь все больше и больше. Два раза даже порезался, и это добавило раздражения, к тому же напор воды в кране был слишком сильным, и Виктор обрызгался с ног до головы, а вода оказалась очень холодной… Одним словом, когда Виктор вернулся в купе, он, кажется, был близок к тому, чтобы высказать все, что думает о ее муже.

В купе было тихо, душисто и уютно. Обе постели убраны, стол застелен желтой льняной салфеткой, а на салфетке – завтрак, сервированный на двоих. И ведь настоящий завтрак, и ведь по-настоящему сервирован! Виктор шлепнулся на свое место, изумленно таращась на две коричневые стеклянные тарелки, на ножи и вилки, на горку оладий в неглубокой деревянной миске, на кусок сливочного масла в масленке, на крошечный, не больше стакана, керамический бочонок с медом… И чай был крепкий, горячий, душистый – совершенно не вагонный чай.

– Как вы это делаете? – Виктор оторвался от созерцания стола и с тем же изумлением уставился на Юлию.

Она вопросительно глянула на него непроницаемыми черными глазами, помолчала несколько секунд и, догадавшись, что он имеет в виду завтрак, спокойно объяснила:

– Меня мама Нина в дорогу собирала. Она ни одной мелочи никогда не упускает. Даже соль, перец и горчицу. Даже зубочистки. Оладушки вчера специально мне в дорогу напекла. Леночка их только что в тарелке над чайником разогрела. Ешьте, пока теплые.

– Спасибо. – Виктор, к собственному удивлению, даже растрогался. – Я ваш вечный должник. Даже не помню, когда я нормально завтракал. Чаще всего кофе да бутерброд с колбасой – и погнал на службу…

Он совершенно не собирался рассказывать ей о себе всякую ерунду. Он собирался порасспрашивать о ее жизни. Разговорить ее хотя бы до обычной беседы попутчиков. Вытянуть из нее хоть что-нибудь… А вместо этого уплетал за обе щеки оладушки с маслом и с медом, пил душистый индийский чай, грыз миндаль в шоколаде и – трепался без умолку. Неизвестно о чем. О том, что вот ему, например, такого чаю в поезде сроду не давали, а дома он чай вообще редко пьет, потому что чаепитие – это ритуал, а какой же это ритуал, если в одиночку, и чайных чашек у него осталось всего ничего, да и то – от разных сервизов, а остальные разбились постепенно, а Катька обещала какой-то особый сервиз привезти, но забыла, они с Аланом оба вообще очень забывчивые, из-за этого все время ссорятся – выясняют, кто виноват, что опять что-нибудь забыли, но быстро мирятся, потому что жить друг без друга не могут, и это даже удивительно, потому что, кроме забывчивости, у них ничего общего, таких разнополюсных людей он вообще никогда не видел; когда они поженились, он думал – это недели на две, а потом разбегутся, если раньше друг друга не поубивают, а вот уже пять лет живут – и ничего, сыну три с половиной, и еще детей хотят, особенно Алан…

Виктор замолчал, с удовольствием наблюдая, как Юлия быстро и бесшумно наводит порядок на столе – как-то так ловко, что казалось, будто все само собой устраивается: сахарница и бочонок с медом – в пластиковую коробку, масло – в крошечный термос, ножи, вилки и стеклянные тарелки – в полиэтиленовый пакет… И ничего ни разу не звякнуло, надо же! Наверное, у нее дома в кухне все так же чисто, тихо и вкусно пахнет.

– А у вас дети есть? – спросил он, заранее представляя маленькую тихую девочку с мрачными черными глазами.

– Нет, – помолчав, ответила Юлия. – Пойду посуду вымою. Вам чаю еще принести?

– Я помогу. – Виктор поднялся, глядя на ее отражение в зеркале. В зеркале у ее отражения было, кажется, не такое каменное выражение лица.

Отражение Юлии встретилось с ним взглядом, и на миг ему показалось, что это совсем незнакомый человек и в то же время человек, которого он где-то видел. Такое тревожное чувство…

– Нет, – опять помолчав, сказала Юлия и вышла.

Она привыкла, что ее слушают, это точно. Слушают и повинуются. И все-таки почему она так долго молчала перед тем, как ответить, что у нее нет детей? Давала понять, что он лезет не в свое дело? Или вспоминала, есть у нее дети или нет? Виктор опять почувствовал раздражение. Ну вот как с ней общаться? И тут же вспомнил, как только что болтал, словно заведенный, и прекрасно себя мироощущал, такого душевного комфорта он давно ни с одним собеседником не испытывал. Хм, собеседник… За всю их оживленную беседу она сказала три слова. Ну, пять… И тем не менее в ее обществе ему весело и как-то уютно. Вот повезло ее мужу…

– Вы недавно замуж вышли? – Виктор и сам не ожидал, что спросит это, слова как-то сами собой слетели с языка, как только она появилась в дверях с вымытой посудой в мокрых руках.