Писатель подравнял с его голубеньким «козликом» своего «жигуленка», бибикнул. Батариков с неприязнью на писателя глянул, с неудовольствием, как на шалопая-проказника, который крутится под ногами и делу мешает. Мол, чего в такой момент отвлекаешь, и рукой показал — налево, давай за мной, на Правду сперва заедем.

Ну, заехали на Правду. Гуськом.

Батариков из «козленка» выпрыгнул и, ни слова не сказав, в какие-то воротца с отломанной калиткой нырнул и в низком разлапистом доме исчез. Писатель покурил. Скучно ему сделалось. Мысли литературные на ум не шли, и он тоже вслед за соседом отправился.

Это были какие-то мастерские. Цех. Дерево здесь обрабатывали. Рамы делали, двери. Столярка, в общем. Много тут всего разного по стенкам стояло. А народу нет. Тихо. Прошел писатель насквозь одно помещение, другое — ни души, как вымерло. Куда этот чудик запропастился?

И тут слышит — дверь в углу неприметная хлопнула. Он. Батариков. И с ним мужичок невзрачненький в кепке, весь опилками обсыпанный.

— Я тебя, Федя, уразумел досконально, — Батариков с ним на ходу разговор ведет. — Согласный с тобой во всем. В среду жди. В пять у тебя освобождающий звонок? Вот ровно и буду. Два мешка комбикорма и вдобавок бочка на двести. Подержанная, извиняй.

— Ерунда. Отчищу. Лишь бы без дырок, целая.

— Да, — Батариков писателя заприметил. — Ну, где же вы, любезный, ходите-бродите? Обождался.

— Извините. Отстал.

Писатель со столяром поздоровался. А Батариков столяру на прощанье руку пожал.

— Бывай, Федя. Пока. Мы теперь сами управимся. — И махнул писателю по-хозяйски — мол, айда за мной. Вошли они в ту же дверь, откуда давеча столяр с Батариковым показались, и писатель увидел посреди тесного кабинета гроб с чуть сдвинутой крышкой. Неожиданный этот предмет стоял на концелярском столе отсутствующего или, может, уже уволенного прораба. С иголочки гроб, новенький, отдающий сырцой, оббитый яркой красной материей. И больше в этом запущенном кабинете не было ничего, если не считать треснутого портрета Борьки кровавого на облезлой стенке.

У писателя с непривычки маленько лицо вытянулось. И вопросы некоторые появились. Ведь ехал он болты вынимать, а тут гроб. У Батарикова кто-то умер? Но почему тогда не предупредил?

Странно они тут живут, подумал писатель, и решил обстоятельство это в памяти отложить, чтобы потом на карандаш взять, как они между собой выражаются.

— Ну? — сказал Батариков, огладив любовно гроб. — Берем?

— Если надо, — пожал плечами писатель. — А куда?

— Да в машину. Я промерял. Взяли?

— Выносим, что ли?

— Ага. Вы давайте с легкого конца прихватывайте, а я с изголовья.

По дороге писатель поинтересовался:

— Прошу прощения, Алексей Никанорыч. Ваш красавец?

— Не. Рано мне.

— У вас кто-то умер?

— Не. Это я впрок. Тут, вишь, дело какое. Сестра у меня, золотая баба. Под Ярославлем. Пишет, мужик ее зачах при новых порядках, скоро предположительно помрет. А денег, сами знаете, теперь ни у кого из нормальных людей не хватает. Ни на похороны, ни на чего. Вот я и решил подсобить ей маленько. Размеров, правда, мужниных не имел, на глазок. И вот мучаюсь, а ну как промахнулся.

— Отчего не поинтересовались? У сестры-то?

— Э, время, брат, сейчас, сами знаете, те самые деньги, которых нет. Пока туда письмо, пока обратно. А тут у Федьки дерево бросовое оставалось. И я сатину красного аккурат по случаю меном приобрел. Что вы. Если б не теперь, то неизвестно, когда б так славно совпало. У них ведь сегодня материал есть, а завтра месяц загорают, кукиш сосут.

— Вот оно как.

— Ага. Давайте мы его на минутку к заборчику прислоним.

Батариков поднял у «козла» заднюю дверцу, завалил на пол сиденье, и вдвоем они втиснули гроб вовнутрь. Писатель из кабины на себя втягивал, Батариков с улицы нажимал. Вошел тык в тык. Батариков аж просиял, когда дверца свободно захлопнулась, — так он все точнехонько рассчитал. Прикрыл гроб мешковиной, чтоб народ зря не нервировать.

— Ну вот. Теперь в гаражи.

— В гаражи? — не понял писатель. — А как же… колеса?

— Там и сделаем. Не берите в голову. У меня там во ребята. Самого черта сковырнут, не то что болты какие-то.

Расселись по машинам и друг за дружкой поехали. Писателя сейчас же в дрему кинуло от такой неспешной езды. Едучи вплоть за «козлом» и чтобы от скуки занять себя чем-нибудь, он, как ему и положено по специальности, думал-прикидывал, как бы это характер нашего Батарикова ухватить и потом как следует пропесочить. Распубликовать тиражом поболее, дабы читающая культурная публика увидела, какой у нас теперь народ поврежденный. До сих пор неразгаданный, как и встарь. С одной стороны, вроде ухватистый, мудрый и цепкий, умом задним, можно сказать, крепче, чем был, а с другой стороны, вроде как безвозвратно ушибленный. И хотя Батариков наш, конечно, не весь народ, а все же фрукт показательный. Для художественного произведения сойдет. Вот только надо бы на бумаге так исхитриться, чтобы влиятельная публика поняла, что пред лицом ее уже с очевидностью не тот народ, какой населял просторы здешние лет с десяток назад. Пускай она разволнуется. Пускай люди неглупые кумекают сообща, как так случилось, что теперь у трудяги, представителя народа, в душе каша такая. С чего он вдруг ведет себя иной раз как рачитель доподлинный и тогда тянет к общему благу, а иной раз ни с того ни с сего вдруг распоряжается природной смекалкой, как последний раскисляй полоумный, и тогда ему с высокой колокольни, прости мою душу грешную, вся эта Россия до фонаря.

И только-только разохотился думать, чтобы тему глубже копнуть, как они, уже находясь в Слободе, с моста вниз круто свернули и к гаражам, рядками вдоль речки расположенным, подкатили.

Батариков у своих личных ворот встал, а писателю велел подальше машину сдвинуть, где гаражная улица слегка загибалась.

— Щас, — сказал и пошел какого-то Славку искать.

Долго ходил. Со всеми беседовал — здесь его знали, и с каждым он свое обменное дело имел.

Наконец отыскал Славку с напарником Костей. У них как раз аппарат был. Ребята оба молоденькие, плечистые. Поздоровались и не мешкая за работу. Машину велели развернуть поудобнее и так к входу примкнуть, чтобы шнур доставал.

— Варить надо, — Батариков объяснил. — Иначе никак.

— Что значит — варить? — писатель вникал.

Славка растолковал:

— Их за здорово живешь не сдернешь. Мы у них вертлявые кольца сейчас к головкам приварим, а потом вместе рванем.

— И получится?

— Заставим.

А Костя парень явно пограмотнее:

— Хорошо бы аргончиком, да тут в гаражах ни у кого нету.

— Что за аргончик?

— Сварка такая. Она специальная. Для нержавейки. У вас же секретки какие?

— Какие?

— Из нержавеющей стали. Их обыкновенная сварка вообще не берет.

— Стало быть, вы на чудо надеетесь?

Костя заулыбался:

— Где наша не пропадала.

— Да вы не волнуйтесь, — сказал Славка, вытягивая провод. — Не за задницу, так за рога. Все равно вытащим, куда они денутся. Ждите. Нельзя же с этими дурами ездить.

— С какими дурами?

— Ну, с болтами шпионскими.

Батариков не в меру любопытного писателя отозвал — мол, парни сами с усами, без нас сговорятся, а вы мне нужны. А, догадался писатель. Гроб.

— Вы его здесь решили припрятать, Алексей Никанорыч?

— Тсс, — Батариков схмурил лоб и палец к губам приложил. — Про скромные наши дела тутошним знать незачем.

— Извините, у меня недержание речи. Хорошо, что предупредили, а то непременно бы разболтал.

— Уж я вижу.

Батариков загнал «козлика» спиной до половины в гараж, и они аккуратно, дабы не привлекать внимания, занесли гроб в угол и на какую-то широкую станину, заранее приготовленную, установили. Писатель, отдышавшись, пригляделся и понял, что гроб теперь покоится на обрабатывающем станке, а поскольку сам последнее время чересчур деревом увлекался — крошил, строгал и даже вагонку сам делал вместо того, чтобы книжки писать, — залюбовался такой сильной машиной.