Я вручаю мадам Жильбер небольшой список свидетелей, которых хотел бы выслушать, чтобы она выписала повестки. Думаю, мне хватит на них одного дня.

Пока она печатает формуляры, я не свожу глаз с пустого кресла обвиняемого. Я не в силах определить, откуда возникло это ощущение, но у меня складывается все более четкое впечатление, что он ведет себя со мной вызывающе, что он издевается надо мной, но так тонко и скрытно, что это замечаю только я. И дело не в его речи и не в его жестах… А в чем? Я в недоумении.

Неужели на меня, подействовал вид пустого кресла? Меня вдруг захлестывает волна печали при мысли, что я больше не увижу своего кресла, унесенного Эдуардо при недостойном сообщничестве Эмильены. Если он увидел кресло и украл его, значит, входил ко мне в дом. Странно, но до этого мгновения я не думал об этом, поглощенный переживаниями из-за потери. Зачем он приходил? Задать вопрос – значит ответить на него.

Пока я сижу у себя в кабинете, слушая ритмичный стук машинки мадам Жильбер, Эдуардо обладает Эмильеной, быть может, в моей постели. Если он это делал вчера, у него нет причин не повторить это сегодня. Меня вновь охватывает головокружение с пустотой в желудке. Надеюсь, что слабость моя быстро пройдет и мадам Жильбер не оторвется от своей машинки, чтобы задать глупый вопрос. Мои мысли все дальше и дальше убегают к внепрофессиональным заботам. Теперь я вспоминаю о ритуале, который требует соблюдать Эмильена, когда мы занимаемся любовью. Она лежит на спине, а я её ласкаю – вещь сама по себе приятная, но не вызывающая ответной реакции. Остается только взять её или отказаться, и я, конечно, беру. Она даже кончиками пальцев не шевельнет. Лишь дыхание чуть-чуть ускоряется, и она соглашается едва раздвинуть ноги, словно хочет до конца владеть ситуацией, словно желает быть уверенной в том, что отпихнет меня своими мускулистыми ляжками, если я слишком глубоко проникну в её естество.

В начале нашей супружеской жизни, во время коротких "приступов безумия" (мы так их называем, хотя безумием здесь и не пахнет), она выступала с такой раскованностью (или мне так казалось), что говорить об этих сеансах было бы богохульством. Это время давно ушло – по крайней мере, для меня. Теперь любовными приступами пользуются Эдуардо и прочие.

Головокружение так сильно, что я зажмуриваюсь и хватаюсь за край стола. Проходит несколько секунд. Мадам Жильбер ничего не заметила. Я тихонько отодвигаю кресло от стола, встаю и иду к окну, расположенному за спиной мадам Жильбер. Вид из него – три ската крыши, кусочек парка, уголок улицы образуют пейзаж – никого не вдохновит. И все же ощущение пустоты постепенно проходит, я снова чувствую твердость в ногах.

Когда я возвращаюсь домой, ОТЕЦ стоит на том же самом месте, безмолвный и тайно усмехающийся, уменьшая гостиную и её мебель, излучая свою тлетворную ауру – он торчит на тяжелом округленном постаменте. Нечто полусферическое, обеспечивающее стабильность статуи и с клинической точностью воспроизводящее двойные раздутые тестикулы. Статую не зря назвали ОТЦОМ.

И вдруг, охваченный смесью святотатственного ужаса и нечистой радости, я хватаю ключи и ввожу самый длинный в щель в статуе. Бетон не выдерживает и крошится. Щель превращается в отверстие. Если быть понастойчивей… Пару ударов молотком в нужное место и хоп… ОТЕЦ исчезнет… За несколько часов гнуснятину можно превратить в кучу гравия… А потом вызвать мусорщиков… Кресла не вернуть, кроме того, поступок будет стоить мне жены, но какое облегчение…

Я держу ключи в руке и мечтаю… И подпрыгиваю от щелканья замка. Эмильена! Боже, какая муха меня укусила? Если она догадается, что я сделал… Ногой загоняю крошки бетона под ковер.

Эмильена не одна. Её сопровождает Электра, которую я не видел со времени последнего вернисажа – она нисколечко не изменилась. Высокая, угловатая, синие отсветы в крашеных волосах, слишком наштукатурена, на шее и щеках глубокие морщины, которые вот уже десять лет не может скрыть никакой макияж, отсутствующие губы, полноту которым придает кроваво-красная помада. Электра – карикатура на бразильского травести. Мой взгляд только скользит по ней. Женщины стоят по бокам третьего человека – низкого мужичонки с брюхом, плотной бородой и завитыми волосами. Хитроглазое существо затянуто в потертый черный бархатный пиджак, у которого отсутствуют две пуговицы из трёх. Интуиция подсказывает мне – Эдуардо. Обе женщины на полголовы выше его, сладострастная и вулканическая Эмильена, мрачная, изломанная и стареющая Электра. У парня морда мошенника, но он не антипатичен. Он широко улыбается мне. У него неровные, почерневшие от никотина зубы. Он протягивает мне маленькую полную руку, руку, больше похожую на руку карточного шулера, чем на длань скульптора.

– Что, милый, замечтался? – бросает Эмильена с широкой нежной улыбкой, которой она одаривает меня на людях или будучи в отличном расположении духа. Она поворачивается к гостю с очаровательной улыбкой и неизвестно зачем представляет меня. – Эдуардо, это – мой муж.

Глаза Эдуардо вспыхивают. Что такого смешного она порассказала ему обо мне? Быть может, то, что я склонен к легким приступам паранойи, или это улыбка обласканного любовника, снисходительно разглядывающего рогатого мужа.

– Для Электры, как всегда, сухой гленфидиш, для Эдуардо – портвейн, а для меня – пока не знаю. Бегу принять душ и переодеться, – бросает она, исчезая.

Подавая напитки, я краем глаза разглядываю Эдуардо, который окидывает гостиную взглядом владельца. Неужели он замышляет кражу еще одного предмета мебели…

Его толстые ручонки с любовью ощупывают шедевр. Они с Электрой забыли обо мне и обмениваются техническими деталями.

– Вы разве не должны быть в галерее, Мартина? – спрашиваю я.

Электра ненавидит, когда я называю ее Мартиной. Но не может не ответить. Нас в комнате трое, и вопрос адресован не Эдуардо.

– Мы ждем клиента-голландца, – невозмутимо отвечает она. – С минуты на минуту. А потом сразу отправимся на вернисаж.

Клиент. Квартира – моя квартира – превращается в филиал галереи. Вот как Эмильена разрешила проблему слишком низкого потолка.

Раздается звонок в дверь. Мы не успели и двинуться с места, как возникает Эмильена в неизвестном мне черном платьице, коротеньком и с огромным декольте. Она держит в руке туфли на высоком каблуке, которые судорожно натягивает на ноги перед тем, как открыть. Я стою слишком далеко и слышу лишь шепот. Чувствую, как напрягаются Электра и Эдуардо. Клиент. Час истины. В то мгновение, когда голландец возникает в проеме двери позади Эмильены, гостиная действительно становится крохотной. Розовокожий гигант с бледно-рыжими волосами и бровями. Похоже, даже ОТЕЦ сморщился в присутствии потенциального покупателя.

Нас представляют. Ван Шпруц или Ван Шпрум, что-то в этом духе. Эдуардо в присутствии великана совсем незаметен. В некотором смысле я доволен.

Голландец хватает ладошку Эдуардо, с чувством трясет, царственным жестом похлопывает по произведению, затем по сухой заднице Электры, лицо которой искажает гримаса ужаса, потом поворачивается к Эмильене и галантно целует ей руку. Судя по приготовлениям, он сейчас извлечет чековую книжку. Молчание. Какое-то смущение, которого я не могу объяснить.

Эмильена бросает на меня разъяренный взгляд. Вдруг я понимаю, что стал лишним. А потому исчезаю.