- Серафим, сколько можно спать? - крикнул в открытое окно дед Тудор, живший по соседству бобылем. - Выходи на работу, бездельник ты этакий!

Серафим, деда Тудора любивший, - тот очень помог общением и советом в тяжкую пору ухода жены, - встал, откинул перину и вышел во двор. Похмельное солнце нетвердо пошатывалось по углам горизонта, высвечивая съежившуюся от холодов землю. Скорчилась, словно младенец в утробе матери, подумал Серафим. И сжал зубы. Ведь детей у них с Марчикой так и не было…

- Плевать, - нехотя проговорил он под осуждающим взглядом деда Тудора, - и на работу, и на то, что вчера лишнего принял. Плевать, и все тут. Я все равно в Италию уеду. А здесь пускай все горит синим пламенем! Пусть рушится это хозяйство.

Дед продолжал с осуждением глядеть на Серафима, а тот, ежась плечами, споласкивал лицо и тело промерзшей за ночь водой. Делать так его научил отец. Ставишь ведро с колодезной водой на ночь во дворе, и за ночь холод все микробы, всю гадость в ней убивает, да льдом стягивает, говорил батюшка. А то, что не замерзло, да на дно ведра не выпало, и есть - Живая вода. Умывайся такой, да полощи зубы, и пять раз по двадцать лет сносу им не будет. Пей ее, и в сердце твоем прорастут цветы, обливай ей тело, и оно зазеленеет и потянется вверх, словно рослый молодой тополь… Серафим встряхнулся, и сплюнул, вспомним гнилые зубы сорокалетнего отца, его согбенную спину и вечную самокрутку с ужасно дымливым молдавским табаком. Правда, папенька всегда говорил, что его убила тяжелая работа на земле. И поэтому, учил он сына:

- Никогда не отдавай себя земле весь до остатка. Думай о том, как выбраться отсюда.

Вот Серафим и придумал. В Италию, в Италию. В страну, где на улицах всегда чисто, где люди доброжелательны и улыбчивы, где не тяжкой работой можно получить в месяц столько, сколько в Молдавии за три года на земле денег не сделаешь, где земля ароматная, словно приправы для их макарон, где море солоноватое, теплое и жгучее, как пот женщины, на которой лежишь, где…

- Пускай рушится, говоришь?! - осуждающе же поджал губы дед Тудор. - Да оно, видно, послушалось тебя, твой хозяйство. Оно, видно, человечьим разумом смекает!

Серафим огляделся, и невольно улыбнулся. Хозяйство и вправду выглядело, как после набега турок. Забор вокруг дома давно уже стал похож на челюсть отца Серафима: колышки где торчали, а где нет. И стыдливые попытки хозяина прикрыть бреши в заборе кустами, столь действенные летом, зимой терпели полное фиаско: листва облетала, и забор выглядел еще жальче. За домом, с той стороны, где был черный вход, росли неухоженные яблони. Маленький свинарник на трех-четырех хрюшек давно уж пустовал. Иногда Серафим, приходя домой пьяным, и будучи не в состоянии попасть ключом в замок, ложился там, и похрапывал, греясь полуистлевшей соломой, в которую когда-то зарывались свиньи. Серафиму казалось, что солома хранит тепло свинских тел, как его пуховое одеяло до сих пор сохраняет жар ляжек его распутной жены, Марчики. Но из-за странной слабости и неги, охватывавших его тело всякий раз, стоило ему прижаться к этой перине, выкинуть ее Серафим не решился. Обычно еще во дворе было полно, по колено! грязи, и Серафим в плохую погоду расхаживал по камням, которые разбросал там и сям возле дома.

- Это его этот, как его…, - смеялся, кривя тонкие губы, старик Тудор, бывший куда умнее, чем пытался выглядеть, - молдавский Стоунхедж! А наш Серафим - егойный друид, растак его!

К счастью, сейчас земля не была раскисшей. Она замерзла и скрючилась, словно замерзший беспризорный ребенок на вокзале, и будто просила взять себя в руки и погреть дыханием.

- Земля работы просит! - буркнул от забора внимательный дед Тудор, и спросил. - Так собрался ты, наконец? Италия Италией, а без кочерыжек не видать нам тепла…

Серафим послушно закончил утренний туалет, набросил на себя клетчатую, как у ковбоя, рубашку, и пошел за велосипедом Тудора, бурча что-то на ходу.

- Спрягаю глаголы, - снова нехотя признался он, уловив удивленный взгляд старика, - а как же? Языковой практики нет, так хоть грамматику назубок выучу.

Дед, покачав головой, ничего не ответил, и стал нажимать на педали все сильнее. Гул послышался громче. Заинтересованные Тудор с Серафимом ускорили шаг и езду, и вышли, наконец, на край села. Здесь, за последним домом на небольшом, с пару квадратных километров, плато, они увидели двадцать сельчан… выстроившихся возле небольшой, но настоящей трибуны! На ней стоял приятель Серафима, Никита Ткач, и дирижировал. При каждом взмахе руки он что-то выкрикивал, после чего собравшиеся проговаривали хором несколько фраз. Причем, что было удивительно, - поскольку остатки сельской библиотеки сельчане пропали под снегом, ветрами, палящим солнцем и дождем еще лет десять назад, - каждый держал в руке по книжке! По целой, и новой на вид книжке! Было понятно, что творится какая-то непонятная чертовщина…

Серафим еле успел подхватить подмышки Тудора, буквально выпавшего из велосипеда, и мужчины, - старый и молодой, - застыли в изумлении. А рядом с ними лежал, скрючившись, как старая молдавская акация, велосипед, и колеса его крутились, пустым своим верчением напоминая серому небу гончарный круг…

- Камень, - кричал Никита Ткач, - это…

- Снаряд для игры, - ревел хор, поглядывая в книги, - весом 19,960 килограмма и диаметром 31 сантиметр!

- Внимание! - поднял руку Ткач. - Именно 31, а не тридцать, или, к примеру, двадцать девять! Будьте внимательны к мелочам, ясно?

- Ясно!!!

- Продолжаем, - орал Ткач. - Дом. Что есть дом?

- Дом есть круг диаметром 3,6 метра, в который ставятся камни, - дружно отлаяли собравшиеся.

- Энд? - вопрошал Никита с интонацией автора Апокалипсиса.

- Та часть игры, - скандировали слушатели, - в течение которой команды поочередно запускают 16 камней. Игра состоит из 10 эндов!

- Что есть скип? - каверзно вопрошал Никита, зажмурившись.

- Не что, а кто! - укоризненно и хором поправляли своего главу толпившиеся у трибуны сельчане. - Скип есть капитан команды, ведущий игру.

- А вице-скип? - задавал совсем уж легкий вопрос Никита. - Есть что?

- Не что, а кто! - опять укоризненно, и, конечно, хором ответствовали собравшиеся. - Это игрок, как правило, стоящий на другом конце дорожки, за домом, и помогающий скипу вести игру!

В раскрытые рты ничего не понимающих Серафима и деда Тудора залетели по два жаворонка, и, сплетя по гнезду, снесли там яйца. Оставив птенцов пищать, птицы улетели в остывающее поле за пропитанием. Колеса упавшего велосипеда все крутились. Никита Ткач, уловив боковым зрением сторонних наблюдателей, приосанился. Люди глядели на него с обожанием. Со стороны все это напоминало сборище первых христиан, слушающих своего пророка или апостола, и повторяющего за ним. Да это и были первые христиане. И Никита благовествовал им о граде божьем. Вернее, о способе туда попасть.

- Делаем перерыв для терминов, - кричал он, свесившись с трибуны, - и слушаем, что я скажу. Запомните, попасть в Италию через туристическую фирму, гиблое дело. На жуликов нарвемся, как в прошлый раз, и снова потратим огромные деньги! Которых, кстати, у нас нет. Так ведь?!

- Угу, - загудела одобрительно толпа.

- Значит, нам нужно сделать так, чтобы нас пропустили в Италию безо всяких денег. А кто путешествует без денег, но никто не чинит им препятствий? Кто?