– Вот что, – сказал он, – вот что я обнаружил, когда сунулся в портфель, чтобы достать свои конспекты и прочие материалы к лекции, перед тем как появиться перед слушателями. Конспекты исчезли – хотя я совершенно уверен, что почти точно знаю, где они. Но к этому мы еще вернемся. Так или иначе, но поскольку стало совершенно ясно, что мое появление перед аудиторией невозможно, я так и заявил этому старому олуху Пэрришу, что не буду выступать, и ушел. По дороге пропустил пару стаканчиков в каком-то баре и поехал сюда. Я сказал Пэрришу, что мог бы пообедать с ним, как обещал, но, говоря по правде, у меня нет настроения.

– Но разве, – неуверенно сказала Элен, – нельзя было просто выйти к людям и что-нибудь сказать без всякой подготовки, экспромтом? Ведь ты, кажется, собираешься опубликовать статью на эту тему? Наверняка знаешь предмет как свои пять пальцев – уж для лекции бы вполне…

– Нет, Элен, – вмешался Эрнст, – тут Роджер прав на все сто процентов. Каждый отдельный случай требует совершенно определенной подготовки. Если лекция выстраивается по определенному принципу, подбирается определенный соответствующий материал, то и должно следовать…

– Но все те люди, которые пришли, чтобы послушать лекцию, они ведь ждали…

– …возможность непринужденного, неформального выступления, конечно, при соответствующем предупреждении…

– …не было бы ничего страшного, все остались бы очень довольны…

– …на самом деле против любой импровизации…

– …заставлять их возвращаться домой, даже не…

– …нечто такое, что просто невозможно…

– …поступать с ними так жестоко.

– …подобно телевидению.

Роджер решил, что пора вмешаться, чтобы вновь направить разговор в нужное ему русло.

– Оставим всяческие предположения, как было бы лучше поступить в подобной ситуации, – сказал он, – что меня интересует сейчас больше всего, так это, кто сыграл со мной эту… милую шутку.

– Вы уже кого-нибудь подозреваете, мистер окружной прокурор? – спросила Элен.

– Да, у меня есть на этот счет кое-какие соображения. И я намерен высказать их со всей прямотой, – проговорил Роджер сладким голосом. Ему даже удалось выдавить из себя улыбку. – По моему разумению, там, где детские комиксы, там и дети. Насколько я знаю, есть только один ребенок, у которого была возможность залезть в мой портфель, куда я положил все бумаги. И этот ребенок – Артур.

– Но он никогда бы не сделал ничего подобного! – взволнованно воскликнула Элен, а Эрнст отрицательно замотал головой.

– Он интересовался у меня, что в моем портфеле, и я сказал, что там моя лекция. Я отлучился на несколько минут, и вот результат.

– Но зачем бы ему понадобилось?… – начала было Элен.

– Роджер, – перебил ее Эрнст, – учти, пожалуйста, такой момент. Ты сказал Артуру, что в твоем портфеле находится лекция, правильно? Но задумайся на минутку, что для ребенка означает слово лекция? Если вообще что-то означает. Для него лекция – это что-то такое, что происходит, что-то такое, что посещают его родители и другие люди. Что-то вроде концерта, скажем так. Мы, взрослые, привыкли употреблять абстрактные понятия, в соответствии с чем лекция, представляя одновременно некое действие, превращается в объект, в некоторое количество листов бумаги, которое можно переносить с места на место и даже напечатать в виде книги. Подобное семантическое замещение настолько обычная вещь в нашем языке, что его неординарность больше просто не…

– Дай-ка взглянуть, – попросила Роджера Элей. Но это же не комиксы, а журнал «Сумасшедший дом»! Дети его не читают – во всяком случае, Дети, которым столько лет, сколько Артуру. Он слишком сложен для них. Они его не понимают.

– Ваш Артур не по годам развит, – возразил Роджер. – Все мы с вами придерживаемся такого мнения.

– Но не настолько. Это сатирический журнал.

– Ах, сатирический, – протянул Роджер в нос, словно взял понюшку ментолового табаку или же как африканский полицейский. – Думаю, сегодняшние детишки начинают читать подобные журналы, когда у них только зубы прорезаются. Как бы то ни было, тут есть и картинки, и всякие чудовища и так далее, не так ли? Вполне достаточно, чтобы заинтересовать такого ребенка, как…

– Но ты ведь не можешь утверждать этого наверняка, правильно, Роджер?

– Ты позволишь мне взглянуть? – Эрнст взял журнал и принялся внимательно его изучать.

– Есть очень простой способ узнать истину, – сказал Роджер прежним сладким голосом. – Как вы меня ни убеждаете, я все равно совершенно уверен, что это дело рук Артура, но вижу, что ты и Эрнст не согласны со мной. Давайте посмотрим, что скажет сам Артур, вы не против?

– О конечно, я поговорю с ним об этом завтра, но не понимаю…

– Я имел в виду сегодня, сейчас, а не завтра.

Элен взглянула на него. В ее удлиненных светло-серых глазах читался мягкий укор и какой-то отстраненный интерес. Потом взгляд ее стал пронзительным; она открыла и закрыла рот. Наконец выпалила:

– Но, Роджер, он же спит. Уже поздно.

– Чепуха, еще лишь… двадцать пять минут девятого. Если я ошибаюсь или мы не добьемся от него определенного ответа, ничего страшного не случится. Если же мое подозрение оправдается, а я думаю, что никакого «если» быть не может, ему будет преподан чрезвычайно полезный урок. Такой, что запомнится надолго.

Она коснулась его рукава.

– А теперь послушай меня. Я понимаю, что ты очень расстроен, но и ты должен понять меня. Я не собираюсь будить ребенка, тащить его сюда, обвинять в чем-то, о чем он не имеет ни малейшего представления. Даже и не думай об этом.

Роджер отдернул руку. Он не сказал ни слова, но лицо его приняло такое выражение, что она в ярости отвернулась. Тут Эрнст, о котором они на минуту забыли, разразился громким смехом и никак не мог остановиться.

– Нет, вы только взгляните на это, – наконец выговорил он. – Блестяще сделано. Право, кто-то очень постарался. Тут бы и криминалистическая лаборатория не смогла ничего разобрать. С ребенка снимаются все подозрения. Вот здесь, в самом низу. Видите?

На задней странице обложки, тщательно замазанная, все же едва проступала синяя надпись: Собственность «Ро Эпсилон Кай». Из читальни не выносить.

Роджер на мгновение перестал следить за выражением своего лица. Эрнст продолжал смеяться, Элен засмеялась тоже, сперва нерешительно, потом облегченно. Оттого что они смеялись так весело, без всякой злости, Роджеру было только хуже. Но скоро, оставив попытки найти подходящие слова (и готовый со стыда выброситься из их венецианского окна), чтобы выразить то, что он чувствовал, Роджер тоже принялся смеяться. Смех его поначалу больше походил на рев осла и был принят с пониманием. Эрнст обнял Элен за плечи и, смеясь, говорил:

– Невиновность ребенка обнаружилась очень вовремя. Еще немного, и карающий меч наверняка опустился бы на его голову. Когда ты ворвался к нам, ты просто кипел от ярости и жаждал крови. Уверен, не окажись мы с Элен в этот момент дома, Артур уже получил бы высшую меру. О, ну ты и смеешься!

– Я смеюсь над собой, – ответил Роджер, задыхаясь от неудержимого смеха.

Эрнст пытался взять себя в руки и остановиться, делая вращательные упражнения руками и шеей.

– Ну ладно, хватит. Шутки в сторону. Это дело серьезное. Или у тебя здесь есть недруг, или это дело рук какого-то неуравновешенного шутника, который завелся здесь у нас. Может быть, и то и другое. Нам надо решить, что делать. Давайте-ка выпьем и все обсудим.

Когда Эрнст вышел на кухню, Роджер сказал:

– Я просто не мог представить, кто еще способен на такое, кроме Артура.

– Да-да, понимаю тебя.

– Я вовсе не хотел сказать, что считаю его слишком уж озорным ребенком.

– Ну конечно, не считаешь.

– Дети ведь всегда затевают всякие игры, правда?

– Угу.

Следующую минуту Роджер старательно убеждал себя, что сейчас не слишком-то подходящий момент зондировать почву относительно возможности в ближайшие выходные затащить Элен в постель. Оба молчали. Элен встала в поисках сигарет. Как только Эрнст вернулся с бутылкой и стаканами, Роджер по его лицу, говорившему о напряженной работе мысли, понял, что ему гарантированы минимум три часа тщательных разбирательств, кому все-таки принадлежит пресловутый журнальчик, и решил, что выдержать такое не способен.