– Ты только скажи: «Помоги нам, Спаситель!» Ну скажи же, Осмо! – шепчет он как можно тише и ласковее.

Турок молчит. Он тяжело дышит, кадык его судорожно дергается.

Полагая, что больному трудно говорить, фра Марко снял с висевших на поясе четок небольшое распятие и поднес к его губам.

– Поцелуй, Осмо, вот наш Спаситель, поцелуй его, и он простит тебе грехи и примет тебя.

Лицо турка чуть дрогнуло, веки трепыхнулись и он зашевелил губами, словно желая что-то сказать, но вместо этого еще больше надул губы и из последних своих сил плюнул. Плевок покатился по его подбородку.

Монах молниеносно отдернул крест, отскочил в сторону и. что-то бормоча, выбежал вон.

Огромен и однообразен шум летней ночи. Только в конце лета небо бывает такое низкое, а звезды такие крупные.

Фра Марко схватился за ограду. Скрипит штакетник. Кровь к голове все приливает и приливает. Взгляд его, миновав верхушки темных деревьев, устремился в глубину неба, туда, где звезды.

– Нет монаха хуже, чем я, – заговорил он, по своему обыкновению, сам с собой, – и нет турка поганее, чем этот Осмо. Я крещу его, а он – фу!

Фра Марко в отчаянии трясет ограду.

Но постепенно успокаивается. В глухой ночи, на глазах у бесчисленных звезд, им вдруг овладевает растерянность, и он забывается. Трепетание его тела словно передается окружающим предметам, и ему уже кажется, будто в кромешной тьме он неудержимо несется по безбрежному морскому простору. Небо над ним заметно колеблется. Отовсюду слышен шум. Он еще крепче стискивает штакетник.

Городок и поля, монастырь и мусафирхана – все уместилось в этом большом божьем ковчеге.

– Знал я, что ты никого не забываешь, ни заику фра Марко, ни этого грешника Осмо Мамеледжию. Если кто и плюнет на твой крест, то разве лишь в дурном сне. И все равно в твоем ковчеге для всех есть место. Даже для этого безумца Кезмо, если б он не ушел…

В своем воодушевлении он уже не различает, говорит он или только думает. Но ясно видит: для всех и каждого есть место в большом господнем ковчеге, ибо бог не отмеряет ни аршином, ни весами. Теперь он понимает, как «грозный господь» правит миром, все понимает, хотя и не может выразить это словами. Одно недоступно его разумению – каким образом он, фра Марко, неловкий и строптивый викарий, поставлен у кормила божьего ковчега. И он снова забывает о себе, обращаясь мыслями ко всему сущему, которое, находясь в вечном движении, неуклонно приближается к своему спасению.

Так проходят часы.

Холодный ночной воздух. Кровь в жилах застыла. Вдруг он почувствовал свои замлевшие ладони, крепко обхватившие колья. Фра Марко расслабил пальцы и стал понемногу приходить в себя. Сейчас ему было так же холодно и неуютно, как в прежние годы, когда его, воспитанника духовного училища, будили еще до света. Наконец он выпустил из рук ограду, провел ладонью по сутане и неуверенным шагом вернулся в гостиницу.

Слабо мерцает оплывшая свеча. Турок, натянув одеяло до самых глаз, лежит лицом к стене. Фра Марко снял со свечи нагар, развел огонь, вскипятил молоко и, подойдя к больному, дважды окликнул его. Турок не отзывался, и фра Марко отвернул одеяло. Перед ним был холодный, закоченелый труп.

Поставив у изголовья покойника горшок с дымящимся молоком, он пошел за игуменом. На дворе уже совсем рассвело.

Хлопая дверьми, он миновал трапезную и двор и вошел в ризницу в тот момент, когда игумен облачался. Услышав, как хлопнула дверь, он обернулся и, не опуская раскинутых рук, посмотрел на фра Марко поверх очков.

– Что там еще?

– Помер этот… турок в мусафирхане, – крикнул фра Марко, сердито махнув рукой.

– Тише! – шикнул на него игумен, показывая рукой на алтарь.

Игумен забеспокоился. Едва отслужив мессу, он отправился в город заявить властям о смерти Мамеледжии и позвать турок, чтоб взяли тело и похоронили его согласно своим обычаям. Он знал, что в смерти турка заподозрят его и что от штрафа не отвертеться.

Фра Марко не хотелось возвращаться в мусафирхану Он велел послушнику Мартину побыть возле покойника, а сам вместе с работниками пошел в поле окапывать свеклу.

Невыспавшийся и грустный, он тяжелым размашистым шагом шел по вспаханному полю.

Парни и девушки взялись за мотыги. Марко шел впереди, обрывая нижние листья, мешавшие росту свеклы. Он нагибался и, широко расставив ноги, обрывал листья, а когда набиралось много, клал их в сторонке. За ним, примерно с равными промежутками, оставались кучки листьев. Иногда он выпрямлялся и смотрел на видневшийся за полем большой темный монастырь с маленькой белой мусафирханой. Там лежал покойник, душу которого он не сумел спасти. И фра Марко быстро нагибался и обрывал листья, а потом, освободив стебель от ненужных листьев, пропускал его сквозь ладони и хорошенько встряхивал.

– Ну, расти с божьей помощью. Жрал каймак, пил ракию, а крест и покаяние не пожелал принять… Ну, расти. И да поможет тебе господь!

В середине дня он увидел игумена, шедшего в сопровождении имама и двух черных, как жуки, турок. А когда вынесли покойника, он опять нагнулся и принялся с небывалой горячностью обрывать листья.

– Ну, счастливо, господи помилуй… – повторял он машинально, но мысли его снова обращались к покойнику: – Спасен – не спасен, ухаживал я за ним и полюбил… как брата.

Не успел он разогнуться, как к голове опять прихлынула кровь. Сопя и тяжело дыша, он молился за душу Осмо Мамеледжии, «где бы она ни была».

И только временами поднимал голову и покрикивал на парней, задиравших девушек:

– Копай, бездельник! Чего к девке пристал? Видали такого!

И снова принимался обрывать листья и молиться.

Ага – землевладелец, господин, уважительное обращение к состоятельным людям.

Актам – четвертая из пяти обязательных молитв у мусульман, совершаемая после заката солнца.

Антерия – род национальной верхней одежды, как мужской, так и женской, с длинными рукавами.

Аян – представитель привилегированного сословия.

Байрам – мусульманский праздник по окончании рамазана, продолжающийся три дня.

Бег – землевладелец, господин.

Берат – грамота султана.

Вакуф – земли или имущество, завещанные на религиозные или благотворительные цели.

Валия – наместник вилайета – округа.

Газда – уважительное обращение к людям торгового или ремесленного сословия, букв.: хозяин.

Гайтан – веревка.

Гунь – крестьянская одежда вроде кафтана.

Джемадан – род национальной верхней мужской одежды без рукавов, обычно расшитой разнообразной тесьмой.

Жупник – католический священник в жупе (приходе).

Ифтар – ужин во время рамазана после захода солнца, когда прекращается дневной пост.

Ичиндия – третья по счету обязательная молитва у мусульман, совершаемая между полуднем и закатом солнца.

Кадий – судья у мусульман.

Каймакам – наместник визиря или валии в уезде.

Коло – массовый народный танец.

Конак – административное здание, резиденция турецкого должностного лица.

Маджария – венгерская золотая монета.

Меджидия – золотая турецкая монета.

Мейтеб – начальная духовная школа у мусульман.

Мерхаба – мусульманское приветствие.

Министрами – служка в католическом храме.

Мудериз – учитель в медресе.

Мулла – мусульманин, получивший духовное образование.

Мусандра – стенной шкаф в турецких домах для постелей, убирающихся туда надень, и прочих домашних надобностей.