— Довольны! Довольны! Мы чувствуем себя после сказанного вами в такой безопасности, как будто находимся не в Буэнос-Айресе, а в Париже, — ответил молодой человек с веселым и беззаботным лицом, играя волосяной цепочкой.

— Ну, положим, — возразил дон Мигель, — едва ли кто из вас чувствует себя здесь в безопасности! Но, я за все отвечаю, потому что все предусмотрел. Теперь перейдем к цели нашего собрания. Вот, сеньоры, первый документ, по поводу которого я хочу посоветоваться с вами. Это список людей, успевших в течение четырех-пяти недель эмигрировать в восточную республику, их сто шестьдесят человек. Все они молоды, сильны и воспламенены любовью к отечеству. Кроме того, я знаю более трехсот человек, собиравшихся бежать при первом удобном случае. Нашлись уже и верные люди, которые берутся переправить их на восточный берег. Таким образом, в скором времени в Буэнос-Айресе будет пятьюстами патриотами меньше. Кроме того, отсюда ушло много молодых людей в предшествовавшие два года. Сейчас я сообщу вам, в каком положении находится армия освободительная и армия внутренних провинций. После действий дона Кристобаля, выигравшего сражение, но проигравшего победу, освободительная армия находится на Арройо-Гранде и осаждает армию Эшагю, загнанную в Пиедрас, в нескольких милях от Бахады. В случае нового сражения вероятность успеха на стороне Лаваля. Если он победит, то перейдет через Парану и откроет наступательные действия против Буэнос-Айреса; если же он будет разбит, то, располагая всеми судами блокады, отправится на север пополнять свою армию, после чего опять-таки двинется против Буэнос-Айреса. Что же касается провинций, то и там лига распространяется с каждым днем. Тукуман, Сальта, Риоха, Катамарка и Жужуй уже отреклись от тирана и вооружаются против него. Монах Альдао не настолько силен, чтобы подавить революцию, а Кордова сдастся при первой серьезной угрозе. У Розаса оставалась надежда только на Ла-Мадрида, но и эта надежда рухнула: Ла-Мадрид тоже объявил себя против него.

— Не может быть?!— вскричали некоторые из присутствующих, вскакивая со своих мест.

— Тише, сеньоры, тише! — остановил их дон Мигель. — Советую вам все-таки не забывать, что вы в Буэнос-Айресе, а не в Париже... Я сказал правду: Ла-Мадрид, посланный Розасом охранять тукуманский арсенал, перешел на сторону инсургентов. Седьмого апреля он втоптал в грязь федеральный значок, установленный Розасом, и приколол к груди голубую с белым ленту свободы.

— Браво! Браво! — кричали молодые восторженные голоса.— Да здравствует свобода!

Один дон Луис Бельграно, погруженный в глубокие думы, сидел молча.

— Тише, сеньоры, тише! — снова остановил их молодой председатель. — Вот документ, подтверждающий мои слова.

Развернув новую бумагу, он вслух прочитал следующее:

Собравшиеся радостно переглядывались, но уже не решались громко выражать своих чувств.

— Как видите, сеньоры, — спокойно продолжал Мигель, — революционное движение разрастается с каждым днем. К сожалению, революция пока еще представляет собой великана, правда, очень сильного, но без головы. Голова-то у него, впрочем, есть, но далеко от тела: она находится в Буэнос-Айресе, поэтому все наши усилия должны быть направлены к тому, чтобы приставить эту голову к телу и сделать таким образом великана способным к действию... Надеюсь, сеньоры, вы согласны со мной в том, что мы должны сделать все от вас зависящее, чтобы обеспечить торжество революции?

— О, да, да! В этом не может быть никакого сомнения!— раздался единодушный ответ присутствующих.

— Я ожидал такого ответа, сеньоры, — продолжал председатель. — Но все-таки опасаюсь, что вы меня не так поняли. Говоря, что голова революции находится здесь, в Буэнос-Айресе, я вовсе не хотел этим сказать, как вы, наверное, подумали, что ее следует взять отсюда и доставить к телу; напротив, она нужна именно здесь, и главная наша задача должна состоять в том, чтобы приставить к ней тело тоже здесь. Поэтому нам следует не эмигрировать, а оставаться. Нас осталось человек четыреста. Армии Лаваля мы собой большой пользы не принесем, — она достаточно сильна и без нас, тут же мы нужны. Эмиграция оставляет город Буэнос-Айрес во власти женщин сомнительной нравственности, злодеев и мас-горковцев, чего ни в каком случае не должно быть. Трехсот или четырехсот мужественных человек вполне достаточно, чтобы поднять изменчивую чернь против Розаса и повесить на уличных фонарях его самого и всех его приспешников в тот день, когда их ошеломит весть о приближении к городу освободительной армии. Мы не можем вернуть тех, которые уже покинули нас, но имеем возможность, если только захотим, остановить эмиграцию, приносящую делу свободы несравненно больше вреда, чем пользы. Я знаю, как опасно оставаться в Буэнос-Айресе, но в настоящую минуту не безопасно и в других местах нашего отечества. Я стою ближе всех вас к Розасу, поэтому ежеминутно подвергается опасности не только моя жизнь, но — что гораздо хуже — и моя честь, которая всеми подогревается. Тем не менее, я остаюсь, ибо сознаю, что покидать в эту минуту Буэнос-Айрес — значит помогать его гибели, а не спасению.

— Я вполне согласен с этим мнением, — сказал один из присутствующих, — и скорее умру под кинжалами Mac-Горки, чем оставлю город. Розас в Буэнос-Айресе. Смерть Розаса — лозунг свободы!

— А вы как думаете, сеньоры? — обратился дон Мигель к остальным.

— Мы все согласны с тем, что нужно прекратить эмиграцию и оставаться в Буэнос-Айресе! — послышалось в ответ со всех сторон.

— Сеньоры! — начал дон Луис, молчавший до сих пор. — Вполне разделяю мнение сеньора дель Кампо и я, хотя я был в числе пытавшихся эмигрировать, да и сейчас не прочь был бы повторить эту попытку. Позвольте мне разъяснить вам это кажущееся противоречие. Я не спорю, что мы все должны бы остаться; не спорю, что мы должны бы не ослаблять, а, напротив, суживать железное кольцо, которым мы окружаем Розаса, чтобы задушить его в тот момент, когда пробьет час свободы Аргентинской республики; но, тем не менее, я нахожу это невозможным.

— Почему? — спросили несколько голосов.

— Я только что хотел объяснить вам это, — ответил Бельграно. — Сеньор дель Кампо находит, что вполне достаточно трехсот или четырехсот человек, чтобы поднять весь город против Розаса. Я тоже согласен с этим, допускаю даже возможность возвращения тех, которые уже эмигрировали, так что вместо четырехсот в стенах Буэнос-Айреса, быть может, наберется и четыре тысячи. Но каждая партия сильна не числом своих приверженцев, а духом солидарности и сплоченностью. Миллион людей, взятых отдельно, слабей десятка соединенных одной идеей, одной волей, одним духом. Изучайте механизм диктатуры Розаса и вы убедитесь, что сила его кроется единственно в разрозненности граждан. Розас давит порознь каждую отдельную личность, врываясь к ней в дом, и производит это с помощью каких-нибудь двух десятков услужливых негодяев, потому что между народом не существует никакой связи, каждый думает только о себе, а через это масса бессильна. Зная это уже давно, я лучше предпочитаю пасть на поле битвы, нежели быть заколотым грязными руками какого-нибудь мас-горковца в своем собственном доме, в ожидании революции, на которую буэнос-айресцы не способны потому, что они чужды друг другу и ничто не связывает их между собой. Найдите способ сплотить их в одно, составить из них крепкий союз, воодушевленный одним духом, одной мыслью и одним чувством, тогда я перестану думать об эмиграции. Я отлично понимаю, что Розас, только один Розас — помеха свободе, и что с устранением этой помехи наше дело выиграно. Значит, прежде всего нужно устранить его.