И он делал свое дело. Хватило, правда, ума не выстраивать на грязном полу в торговом зале парад планет: Тимофей готов был дать хвост на отсечение, что ни ханыги, ни Клава с тетей Шурой, ни грудастая директриса, даром что прическа инопланетного окраса, не знакомы с устройством Вселенной, а если когда и знакомились, то наверняка давным-давно все забыли. Зато как он пел!

Аудиоконтактам в инструкциях придавалось особое значение, и Тимофей, будучи в высшей степени исполнительным псом, в первые же дни своего пребывания в овощном магазине существенно расширил репертуар: к позывным «Маяка» и малышовой телепередачи добавились новые мелодии. Теперь он довольно сносно, почти не фальшивя, научился навывать «На пыльных тропинках далеких планет», «Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз» и еще кое-что. Труднее всего давался ему «Танец маленьких лебедей», но и его Тимофей вскоре освоил, причем исполнял, привставая на задние лапы – так почему-то было легче.

В торговом зале при покупателях подвывать запрещалось: раз попробовал – хорошо влетело от Клавы, и это при том, что баба она была в общем-то незлобливая, несмотря на грязный язык. Так что выступать Тимофей вынужден был в подсобке, перед единственными слушателями – неизменно пребывавшими в подпитии, но сохранявшими при этом музыкальный слух Виктором и Виталием.

Поразительно не то, что ханыги с ходу распознали навываемые Тимофеем мелодии, а то, что они ничуть не удивлялись несобачьему дару приблудившегося пса и принимали этот дар как должное. Ну поет смышленый рыжий кобеляха, ну и что? Вот подсобник из мебельного, как примет на грудь, такую оперу заводит – что твой Большой театр. Всякое живое существо поет, особенно если налить. Только рыба не поет, но это потому, что она закуска.

Ханыги наливали себе, предлагали хлебнуть Тимофею, а когда тот, вильнув хвостом, вежливо отводил морду – спасибо, мол, не хочется, – слаженно затягивали:

Тимофей чуял – что-то не так, слова вроде не те, но подхватывал мелодию, стараясь не отстать от ханыг и не заскочить вперед, доводил ее до конца. Вот ведь как получается. Контакт! Есть контакт. Полный контакт. Он, Тимофей, воет свое, они узнают и подпевают. Они поют – он подвывает. Клава с тетей Шурой присоединяются, заходит на огонек легендарный подсобник из мебельного – поем-воем все вместе. И никто ничему не удивляется. Все в порядке вещей: умный пес, хороший пес, вот тебе колбаски от щедрот наших, а звукоподражанием нас не удивишь, попугаи – те даже разговаривают, не то что поют, и скворцы тоже.

Контакт? Нет контакта! Никакого контакта…

Впору было взвыть от отчаяния, но терпеливый Тимофей в отчаяние не впадал, а лишь подумывал о смене тактики.

Но тут последовала череда драматических событий, смешавших все Тимофеевы тактические построения.

О великом крысином походе Тимофей знал загодя – прочитал в ряду малозначимых меток, – но не придал этому событию особого значения. Ну движутся крысы из одного края города к другому, обычная суета – сезонная миграция, к которой склонны эти недобрые, загадочные, на зависть собакам удивительно сплоченные существа. Какое ему до них собачье дело! Прочитал и забыл. И зря.

С утра магазинная кошка не находила себе места – встревоженно расхаживала между мешками с картофельной гнилью в подсобке, бродила, путаясь под ногами покупателей, по торговому залу, – а вечером после закрытия принялась как сумасшедшая носиться по магазину, да так, что перевернула ведро с грязной водой, и добрейшая тетя Шура замахнулась на нее шваброй.

Потом в магазине погас свет – осталась гореть только тусклая лампочка над прилавком, звякнули ключи, клацнул запираемый замок, и Тимофей, зевая, побрел к батарее, чтобы устроиться в теплом местечке на ночлег. Но кошка никак не хотела утихомириваться, напротив, она, казалось, возбуждалась все больше и больше. Шерсть вздыбилась, спина изогнулась – Тимофей никогда ее такой не видел.

Кошкина тревога передалась ему, и он, еще не ведая, что им угрожает, принял боевую стойку и зарычал. А кошка прилегла, распласталась у двери в подсобку и замерла, нервно постукивая хвостом об пол, и вдруг, словно от удара током, взлетела в воздух и исчезла за дверным проемом. В подсобке происходила какая-то возня, будто ханыги перебрасывали с места на место мешки. Но Тимофей знал, что его славные собутыльники Виктор и Виталий давно уже на нетвердых ногах покинули магазин.

Он не успел оценить ситуацию и принять решение, как в зал, тряся головой, влетела кошка, и в тусклом свете дежурной лампочки Тимофей разглядел жирные черные пятна на ее морде и груди. Кровь! – догадался он. Но еще до этой догадки Тимофей учуял запах крови, враждебный запах чужаков.

Подымая шерсть к бою, Тимофей медленно, напряженно двинулся к двери, за которой, чуял он, и был теперь некий смертельный рубеж, но кошка опередила его – снова бросилась в непонятную ему схватку и через секунду-другую вернулась со свисающим из пасти бьющимся комком шерсти. И сразу же вслед за ней в дверях возникли эти твари – числом с десяток.

Тимофей не распознал их, не успел даже мысленно, для себя, дать им имя, но, как тогда, во время схватки с брыластым Ермаком, его уже накрыло с ног до головы, обожгло едкой серной кислотой лютой концентрированной ненависти.

И он с угрожающим боевым рыком кинулся в гущу тварей. Отбросил первую грудью, поймал на лету, хрястко перекусил и отшвырнул, мотнув головой. Не делая паузы, Тимофей ухватил вторую крысу и в мгновение тем же манером расправился с нею. Затем с третьей, четвертой. Отшвыривал их, мертвых, одну за другой, шаг за шагом, труп за трупом, продвигался к двери в подсобку.

А они, мерзкие гладкохвостые твари, все прибывали и прибывали, было их уже не десяток, а, казалось Тимофею, добрая сотня, они обтекали его серым пищащим потоком, прихватывали острыми игольчатыми зубами, и его благородная собачья кровь смешалась с подлой крысиной.

Тимофей сражался молча – рычать не мог, глотка забита крысиной шерстью. Он оставался верен своей боевой манере – на каждую крысу уходило у него не больше секунды, но полчище врагов не убывало, а прибавлялось, и ему уже приходилось буквально стряхивать с себя сразу по несколько повисших на нем тварей, отбивать их грудью и головой, чтобы проложить себе дорогу вперед. Вперед – куда? У него не было ясной цели, ориентир – дверь подсобки – он в пылу сражения давно уже потерял, но знал, что его шанс выжить и победить – в непрерывном движении и еще в страхе, в котором он удерживал крыс, уничтожая их по штуке в секунду.

Где-то рядом бесстрашно сражалась кошка, Тимофей слышал ее жуткие вопли, время от времени краешком глаза фиксировал ее отчаянные прыжки – выгнувшись, она взлетала над серой тысячезубой массой, отряхивалась от ее комков и снова в нее проваливалась.

Потом кошка исчезла из поля зрения Тимофея – кровь заливала глаза, он видел лишь серое месиво перед собой, вокруг себя, серое ненавистное месиво, через которое надо было во что бы то ни стало пробиться. Рывок вперед в гущу тварей, короткое движение пасти, щелчок челюстей, бросок – очередная безжизненная жертва отлетает прочь. И снова рывок. Он не успевал выдохнуть и вдохнуть, ему не хватало воздуха, отчего израненные бока судорожно подымались и опадали. Еще немного, и силы пойдут на убыль, он осядет на лапы, не сможет больше идти вперед, и острые крысиные зубы вопьются в него со всех сторон. Тогда наступит конец. А пока – вперед! Рывок, щелчок челюстей, бросок…

Внезапно Тимофей уловил, что нескончаемый отвратительный писк наседавших на него тварей резко изменил свою тональность. Тимофей не знал крысиного языка – ему до сих пор просто не доводилось с ним сталкиваться, но он почувствовал: агрессивность и злоба уступили место страху, панике. И точно: в колышущейся, наседавшей на Тимофея серой массе появились пустоты и бреши, теперь перед его глазами мелькали уже не оскаленные морды с горящими в полумраке зелеными бусинами-глазками, а горбатые спины и безобразные голые хвосты. Он на мгновение растерялся – не знал, как, за что хватать этих тварей. И тут же нахлынуло торжество – это он, Тимофей, обратил в бегство бесчисленное вражеское воинство. Он победил!