— Я ни в какой партии, — сказал старик. — А сын коммунист.

— Я тоже коммунист, — сказал Эл. — Наступление, товарищ, еще не развернулось. Наступать сейчас нелегко. У фашистов очень крепкие позиции. Вы, в тылу, должны держаться так же стойко, как и мы на фронте. Может быть, мы сейчас и не возьмем этих позиций, но мы уже доказали, что у нас есть армия, способная наступать, и увидите, она себя еще покажет.

— А эта Эстремадурская дорога? — спросил старик, все еще придерживая дверь. — Там очень опасно?

— Нет, — сказал Эл. — Там теперь тихо. Вам за него нечего беспокоиться.

— Да благословит вас бог, — сказал официант, — и да сохранит и спасет вас.

Выйдя в темноту улицы, Эл сказал:

— Ну, политически он не того, слабоват.

— Он хороший старик, — сказал я. — Я его давно знаю.

— Хорош-то он хорош, — сказал Эл, — но политически ему бы надо подразвиться.

Мой номер во «Флориде» был битком набит. Кто-то завел патефон, в воздухе плавал дым, на полу играли в кости. Товарищи приходили ко мне мыться, и в комнате пахло табачным дымом, пропотевшей одеждой и паром из ванной.

Манолита, испанка с близко посаженными холодными глазами, очень стройная, одетая скромно, хоть и с претензией на французский шик, сидела на кровати, весело, но с достоинством разговаривая с английским журналистом. Если не считать патефона, было не очень шумно.

— Это, кажется, ваша комната? — спросил английский журналист.

— Она значится за мной, — сказал я. — Иногда я здесь ночую.

— А виски чье? — спросил он.

— Мое, — сказала Манолита. — Ту бутылку они выпили, а я достала еще.

— Вот и правильно, дочка, — сказал я. — За мной три бутылки.

— Две, — сказала она. — Та была подарок.

На столе, рядом с моей машинкой, в полуоткупоренной жестянке был большой кусок ветчины, розовый, с белой каемкой сала. Время от времени кто-нибудь из игроков вставал, отрезал себе ломоть перочинным ножом и возвращался к играющим. Я тоже отрезал себе ломоть.

— Ты следующий на очереди в ванну, — сказал я Элу. Он еще осматривался в комнате.

— А у тебя тут славно, — сказал он. — И откуда только ветчина?

— Мы купили ее у интенданта одной из бригад, — сказала Манолита. — Что, плоха?

— Кто это «мы»?

— Да вот мы с ним. — Она кивнула в сторону корреспондента-англичанина. — Правда, он милый?

— Манолита очень любезна, — сказал англичанин. — Надеюсь, мы не мешаем вам?

— Да нет, — сказал я. — Попозже мне, может быть, захочется прилечь, но это будет не скоро.

— Можно будет перейти в мою комнату, — сказала Манолита. — Вы ведь не сердитесь, Генри?

— Нисколько, — сказал я. — А кто это играет в кости?

— Не знаю, — сказала Манолита. — Они пришли вымыться в ванне, а потом остались играть. Они ведут себя очень прилично. А вы знаете, какая у меня беда?

— Нет.

— Большая беда. Вы знали моего жениха? Он служил в полиции, и его послали в Барселону.

— Ну и что же?

— Его убили в стычке, и у меня не осталось никого в полиции, а он не успел раздобыть мне документов, как обещал, и сегодня я узнала, что меня хотят арестовать.

— За что?

— Нет документов, и говорят, что я все время верчусь с вашей братией и с людьми из бригад и, значит, я, наверно, шпионка. Если бы жених мой не угодил под пулю, все было бы в порядке. Вы поможете мне?

— Конечно, — сказал я. — Если за вами ничего нет, можете не бояться.

— Все-таки для верности мне бы лучше остаться у вас.

— А если за вами что-то есть, тогда и я влипну в историю.

— Значит, нельзя остаться?

— Нет. А в случае чего вызывайте меня. Я никогда не слышал, чтобы вы заводили разговор на военные темы, и, по-моему, за вами ничего нет.

— Конечно, нет, — сказала она, отодвигаясь от англичанина и наклоняясь ко мне. — А как вы думаете, с ним остаться можно? За ним-то ничего нет?

— Не могу сказать, — ответил я. — В первый раз его вижу.

— Вы на меня сердитесь, — сказала она. — Не будем больше об этом думать. Лучше с легкой душой пойдем обедать.

Я подошел к игрокам.

— Хотите пообедать с нами?

— Нет, товарищ, — сказал, не поднимая головы, державший кости. — А вы не хотите попытать счастья?

— Я есть хочу.

— Ну, мы вас тут дождемся, — сказал второй игрок. — Кидай, что ли. Я держу…

— Раздобудете деньжат — волоките сюда, в наш банк.

Кроме Манолиты, в комнате нашелся еще один мой знакомый. Он был из Двенадцатой бригады, и это он заводил патефон. Родом он венгр, но грустный, не из веселых венгров.

— Salud, camarada, — сказал он. — Спасибо вам за гостеприимство.

— А что же вы в кости? — спросил я его.

— Денег таких нет, — сказал он. — Эти ребята — летчики по контракту. Наемники… Получают по тысяче долларов в месяц. Они были на Теруэльском фронте, а теперь вот пожаловали сюда.

— А как они очутились в моем номере?

— Один из них знает вас. Его сейчас вызвали на аэродром. За ним пришла машина, когда игра уже началась.

— Очень рад, что вы заглянули, — сказал я. — Приходите в любое время и располагайтесь, как дома.

— Я пришел послушать новые пластинки, — сказал он. — Если я вам не мешаю.

— Да нет. Очень хорошо. Хотите выпить?

— Нет, только немножко ветчины.

Один из игроков встал и отрезал еще ветчины.

— Вы не видели тут этого Генри, хозяина комнаты? — спросил он.

— Это я.

— А, — сказал он. — Извиняюсь. Сыграем?

— Попозже, — сказал я.

— Ну что ж, — сказал он. Потом, с полным ртом ветчины, рявкнул: — Ну, ты, Каролинский недоносок, кидай кости об стенку как следует.

— А это тебе не поможет, товарищ, — буркнул тот, что бросал кости.

Эл вышел из ванной. Он был чистенький, только под глазами осталось несколько пятен.

— Вытри полотенцем, — сказал я.

— Что?

— Посмотрись еще раз в зеркало.

— Оно запотело, — сказал он. — Да черт с ним. Хорошо и так.

— Пойдем пообедаем, — сказал я. — Пойдем, Манолита. Вы знакомы?

Я заметил, что Манолита оценивающе его оглядела.

— Здравствуйте, — сказала она.

— А знаете — это идея, — сказал англичанин. — Насчет обеда. Но где?

— А эти что, в крап дуются? — спросил Эл.

— А ты сразу не разглядел?

— Нет, я глядел только на ветчину.

— Ну да, в крап.

— Вы идите обедайте, — сказал Эл, — а я останусь здесь.

Когда мы уходили, на полу уже сидело шестеро, а Эл собирался отрезать себе ветчины. Я слышал, как один из летчиков спросил:

— Из каких войск, товарищ?

— Танкист.

— Говорят, от танков теперь никакого проку.

— Мало ли что говорят, — ответил Эл. — Это что у вас там, кости?

— Хочешь поглядеть?

— Да нет, — сказал Эл. — Метнуть разок.

Мы спустились в холл, Манолита, я и высокий англичанин. Внизу ребят уже не было, они ушли в ресторан «Гран-Виа». Венгр остался доигрывать новые пластинки. Я был очень голоден, а жратва в «Гран-Виа» была поганая. Мои два киношника уже пообедали и пошли чинить киноаппарат.

Ресторан находился в подвале, и надо было предъявлять пропуск и проходить через кухню и вниз по ступенькам.

Подавали суп из пшена, желтый рис с кусочком конины и апельсины на десерт. В меню стоял еще горошек с колбасой, о котором вспоминали с ужасом, но он уже кончился. Газетчики все сидели за одним столом, за другими были офицеры с девушками от Чикоте, сотрудники цензуры, которая тогда размещалась через улицу, в здании телефонной станции, и всякий неизвестный народ.

Ресторан держали какие-то анархисты-синдикалисты, и вино подавали с этикетками королевских подвалов с датой закладки на хранение. Вино по большей части было так старо, что либо отдавало пробкой, либо безнадежно выдохлось. Этикетку не выпьешь, и мне пришлось отослать три бутылки, прежде чем удалось получить сносное вино. И то после долгих препирательств.

Официанты не разбирались в винах. Они приносили первую попавшуюся бутылку, а там уж как повезет. Они были совсем не похожи на официантов Чикоте. Эти были нахальные, избалованные чаевыми. У них всегда имелись блюда по особому заказу, омары или цыпленок, и они подавали их за неслыханную цену. Но сейчас уже ничего не осталось, так что надо было есть суп, рис и апельсины. Тут все меня раздражало, особенно эта банда спекулянтов, и, если брать по заказу, обходилось тут все не дешевле, чем в лучшем ресторане Нью-Йорка.