— На руку! Шагом марш!

И, мысленно осенив себя крестным знамением, во главе смены выходит на улицу, до отказа заполненную необозримым морем людей. Узнав мундиры морских гренадер, толпа почтительно расступается, давая проход. Эскивель видит: это простонародье, много женщин из южных, бедных кварталов, балконы и окна заполнены зрителями, как на праздник. Одни улыбаются, выкрикивают приветствия, рукоплещут испанской армии. Другие, настроенные не столь дружелюбно, требуют, чтобы солдаты присоединились к ним или хоть ружья отдали. Эскивель невозмутимо, ни на кого не обращая внимания, ведет взвод дальше. Со стороны Санта-Аны слышатся несколько одиночных выстрелов. Мичман, стараясь ни с кем не встречаться глазами, левой рукой придерживая на бедре саблю, уставившись в устье улицы Сан-Херонимо, идет дальше и только молится про себя, чтоб Господь позволил вовремя и без приключений добраться до Пасео-дель-Прадо.

— Держать строй! Глаза прямо!

Взвод, не ускоряя шаг, доходит до Буэн-Сусесо, движется вниз по спуску Сан-Херонимо, и мичман замечает в этот миг, что толпа редеет, рассеивается, а люди по трое-четверо жмутся в воротах и на углах с палками, ножами, допотопными мушкетами. Трижды — пока проходили мимо переулков, выводящих на улицы Антона Мартина и Аточа, — звучали выстрелы, но кто стрелял — испанцы ли, французы — неясно, тем паче что свистнувшие над головой пули никого не задели, хоть и спокойствия не добавили. Когда его взвод, продолжая четко печатать шаг по мостовой, выходит туда, где Сан-Херонимо сливается с Прадо, Эскивель вдруг видит: не далее чем в нескольких сотнях шагов от них, медленно разворачиваясь и заполняя всю ширь пространства от самого Буэн-Ретиро, им навстречу по склону холма сползает плотная сверкающая масса кавалерии.

— Матерь Божья… — задавленно восклицает сержант за его спиной.

Эскивель, резко обернувшись, рычит:

— Рядов не разравнивать! Глаза прямо! Правое плечо вперед — марш!

И вот, за считанные минуты до того, как французский авангард миновал фонтан Нептуна, мимо оторопелых кавалеристов невозмутимо дефилирует маленький отряд — гренадеры маршируют, уставясь в пустоту, словно не замечая грозно нависающей над ними громады людей и лошадей, — и, четко завернув за угол, целым и невредимым скрывается под деревьями Пасео-дель-Прадо.

К половине двенадцатого, когда кавалерия по улице Сан-Херонимо выступила к Пуэрта-дель-Соль, императорские войска, размещенные в предместьях Мадрида, покинули расположение и двинулись к городским заставам, исполняя приказ: перекрыть проспекты и сойтись в центре. Увидев, как возросло число французов, убедившись, что их передовые части открывают огонь без предупреждения по любому скоплению горожан, оказавшемуся на пути, люди на улицах с новым рвением взялись за поиски оружия. Стали громить лавки, фехтовальные залы, палатки ножовщиков, ворвались в Королевский арсенал, где разжились кирасами, алебардами, аркебузами и шпагами времен императора Карла.[25] В это же время через заднюю стену казарм испанских гвардейцев солдаты перебросили им сколько-то ружей, а офицеры, несмотря на полученный приказ, старательно смотрели в другую сторону. Полковник дон Рамон Маримон, который не покидал казарм с самого начала волнений, появился очень вовремя и успел пресечь попытку гвардейцев выйти на улицу. Тем не менее пятеро — в том числе Мануэль Алонсо Алибус, уроженец Севильи, 25 лет, и Эухенио Гарсия Родригес, мадридец, 24 лет, — перемахнули ограду и примкнули к восставшим. Так образовался отряд человек в тридцать военных и гражданских: Хосе Пенья, сапожник, 19 лет, Хосе Хуан Баутиста Монтенегро, лакей маркиза де Пералеса, толедец Мануэль Франсиско Гонсалес Ривас с улицы Оливар, местные жители — Хуан Эусебио Мартин и кузнец Хулиан Дуке, 40 лет. Все они через сады Сан-Херонимо и Ботанический направляются к Пасео-дель-Прадо искать французов. Найдут и, проявив сверхъестественную стойкость, будут драться с ними и причинят немалый урон кавалеристам, спускающимся от Буэн-Ретиро, и пехоте, поднимающейся от Пасео-де-лас-Делисиас и Пуэрта-де-Аточа.

Покуда большей частью вдоль Прадо происходят стычки между горожанами и передовыми частями кавалерии, конюх королевских конюшен Грегорио Мартинес де ла Торре, 50 лет, и Хосе Доктор Сервантес, 32 лет, направляющиеся в казармы испанских гвардейцев за оружием, вынуждены повернуть обратно — путь им перекрывает колонна конницы. В скором времени они встречают знакомого по имени Гаудосио Кальвильо, служащего таможенного ведомства, — тот спешит к ним навстречу, таща четыре ружья, две сабли и патронную суму. Сообщает, что совсем близко, на Реколетос, его сослуживцы по таможне собирались напасть на французов, а может, и уже напали. А потому каждый берет по ружью и следует за ним. По дороге, увидев, что они вооружены и вид у них решительный, присоединяются к ним садовники герцогини де Фриас и маркиза де Пералес — Хуан Фернандес Лопес, Хуан Хосе Постиго, Хуан Торибьо Архона, причем первый несет собственное охотничье ружье, у прочих же имеются только навахи. Таким манером появляются они на Реколетос в тот миг, когда таможенники и еще сколько-то горожан вступают в бой с передовыми дозорами французов, там появившимися. Перескакивая через заборы и изгороди, пригибаясь, прячась за деревья парка, шестеро присоединяются к довольно значительному отряду, в рядах которого среди прочих бьются чиновники пограничной стражи Ансельмо Рамирес де Арельяно, Франсиско Рекена, Хосе Авилес, Антонио Мартинес и Хуан Серапьо Лоренсо, а также рабочие с черепичной фабрики на улице Алькала Антонио Коломо, Мануэль Диас Кольменар, братья Мигель и Диего Мансо-Мартин и малолетний сын последнего. Им удается напасть на нескольких французских разведчиков, беспечно продвигающихся по саду Сан-Фелипе Нери. Обстреляв их, мадридцы выхватывают навахи и устраивают форменную резню, столь кровавую и жестокую, что, сами устрашась содеянного и в предвидении неизбежной кары, разбегаются кто куда и прячутся. Таможенники решают укрыться в одном из зданий своего ведомства все на той же Реколетос, садовник Лопес, не расстающийся с дробовиком, увязывается за ними, и никто из них не подозревает, что уже очень скоро, когда французы всей силой нагрянут сюда, чтобы отомстить за своих зарезанных товарищей, убежище это станет для них смертельной ловушкой.

Начальник королевской тюрьмы отказывается верить своим ушам:

— Чего, ты сказал, они хотят?

Главный надзиратель Феликс Анхель, только что положивший ему на стол исписанный лист бумаги, пожимает плечами:

— Нижайше просят.

— Вот я и спрашиваю — о чем они просят?

— Чтобы их отпустили защищать отчизну.

— Ты издеваешься, Феликс?

— Боже меня упаси.

Начальник цепляет на нос очки и все еще недоверчиво пробегает глазами прошение, которое надзиратель, как предписано правилами внутреннего распорядка, представил ему на рассмотрение:

Начальник, все никак не оправясь от изумления, смотрит на старшего надзирателя:

— Какой это Кайон? Номер пятнадцатый, что ли?

— Он самый. Грамотей, как сами изволите видеть. И слогом владеет.

— И что же — ему можно доверять?

— Можно-то оно конечно можно…

Начальник ерошит бакенбарды и бормочет с большим сомнением в голосе:

— Дело неслыханное… Ни в какие ворота… Даже в наших прискорбных обстоятельствах… И потом, среди них есть такие, кто отбывает срок за особо тяжкие… Как же можно их отпускать?