— Почему? — удивлялся Благодатский. — Человек, который пишет книгу, должен только и мечтать о том — как бы ее напечатать… Иначе и быть не может.
— Возможно, — соглашался Костя. — А просто все дело в том, что я боюсь за тех, кто станет эту книгу читать. Там такие вещи написаны, бля-а-а… Нет, нельзя ее печатать, ни в коем случае нельзя… — задумчиво смотрел куда-то в сторону, доставал из кармана и закуривал сигарету.
— Интересно стало, Костян. Дашь, может, почитать? — спрашивал Леопардов.
— Да, и я бы — не отказался. Если уж там что-то этакое, запредельное… — поддакивал Благодатский.
— Нет, пацаны, не надо лучше. Я ведь за вас тоже боюсь. Это не просто так, поверьте. Там — такое… — начинал горячиться.
— Странные вещи ты говоришь, Костян. Ну, не хочешь давать — и ладно, не нужно, — успокаивал товарища Леопардов.
В это время появлялся Фьюнерал: в круглых, как у слепого, темных очках, со спутавшимися длинными волосами и вечным пьяно-грустным выражением на лице — приближался он к готам и держал в руке — большую хозяйственную сумку, в которой громыхали тарелки и палочки: для концерта.
— Что, Фьюнерал, бутылки решил сдать? — ржал Борис: увидев сумку.
Не обращал внимания на его слова: здоровался со всеми — не извиняясь за опоздание. Говорил громким хриплым голосом:
— Пойдемте, господа готы!
Собирались кучей, подходили к близкой остановке автобуса: залезали в два и отправлялись.
Дорогой Благодатский спрашивал у Леопардова:
— А не много ваш гитарист на себя берет? Я про книгу эту… Мы с тобой вроде не самые большие дураки, да и читали — не мало. Чего он нас так?..
— Не знаю, странно, — отвечал Леопардов и крепко держал упертый в пол зачехленный синтезатор. — Это хмырь тот на него влияние оказывает: они в последнее время все чаще вместе тусуются: курят какую-то дрянь и разговаривают на серьезные темы. Ну ты сам с ним имел беседу, чего я тебе рассказываю…
— Да, какой-то он — не очень… — соглашался Благодатский.
Приезжали на место: выгружались из автобусов и подходили — к зданию, похожему на дом творчества. С высокими колоннами и недалекой от лестницы клумбой, стояло оно — окруженное с трех сторон липами.
— Что, теперь в таких местах — готик-парти проводятся? — удивлялся Благодатский.
— Ага, — кивал оказывавшийся рядом Костя. — Клуб называется — «Эстакада», потому что рядом — эстакада, — показывал рукой в сторону дороги.
— Тут, по-моему, только торжественные утренники проводить… — говорил себе под нос, и — никто не обращал внимания: разглядывали собравшихся на площадке перед домом творчества музыкантов и сопровождавших их — поклонников. Готов оказывалось совсем не много: в основном — металлисты и обычные родственники со знакомыми образовывали там кучки: курили, пили и галдели. Ждали концерта.
«Готик-парти без готов? Оригинально…» — заключал про себя Благодатский.
Проходил вместе с Леопардовским друзьями-музыкантами внутрь: видел на стенах первого этажа — расписания работы кружков бальных танцев и вышивания крестиком. Ухмылялся.
Широкой лестницей подымались на второй этаж и попадали в актовый зал без стульев и — с импровизированным пивным баром вдоль противоположенной сцене стены. Скупой осенний свет едва пробивался в помещение, прегражденный тяжелыми бархатными шторами. Благодатский видел несколько кресел: шел к ним вместе с алко-готами, усаживался: провожал взглядом уходивших в гримерную комнату музыкантов. Говорил:
— Может, тут еще и — курить нельзя?
Закуривал и курил, стряхивая пепел себе под ноги.
— Наши — вторыми выступают! — кивал на сцену сидевший рядом Пёс.
На сцене — готовилась к выступлению первая группа: нервные пацаны суетились вокруг тощей низенькой вокалистки, подключали инструменты. Переговаривались с располагавшимся возле импровизированного пивного бара — звуковым инженерам. Очкастый, небритый, в перевернутой задом наперед бейсболке, сидел он за пультом, крутил ручки настройки частот и говорил кому-то — через сотовый телефон:
— Бля, да я тут, в «Эстакаде», сейчас охуенно крутой концерт рулить буду…
И, словно для того, чтобы услышали слушавшие в телефоне — кричал на музыкантов на сцене:
— Э, хули вы делаете? Монитор развернули обратно — резко! Не трогать там ни хуя, музыканты!..
«Во пидор…» — решал про себя наблюдавший за приготовлениями Благодатский. — «Если на Леопардовских пацанов так поорать решит — они ведь могут, чего доброго, и пиздюлей ему после концерта навалять… И — правильно сделают, хули он — выебывается?»
Видел бродившего по сцене барабанщика первой группы, думал: «Не похож на металлиста — слишком умное лицо… И черты — правильные, интересные даже…»
Удивлялся, когда барабанщик — усаживался за ударную установку, распускал стянутые в хвост волосы и надевал темные очки. «Это он думает, наверное, что так — круто, а по правде: стал как мудак… Странные люди: совершенно не могут представлять себя — со стороны», — размышлял Благодатский и видел: начинается концерт.
Собирались у сцены маленькие металлисты и, при первых же гитарных аккордах, — принимались скакать и трясти волосами.
Музыканты играли сосредоточенно и напряженно: боялись ошибиться; откуда-то сверху — светили на них невидимые разноцветные лампы, постоянно изменявшие и перемешивавшие цвета: больше всего было — синего. Тощая вокалистка — виляя бедрами и подпрыгивая, пела:
— Волл оф файер! Волл оф файер!..
«Н-да, волл оф файер…» — качал головой Благодатский. — «Ну и говно, блядь…»
Вместо сцены — принимался наблюдать за прочими, особенно — за Манькой и ее подругой: чинно прохаживались под руку посреди почти пустого актового зала: пили что-то из высоких фужеров и не уделяли происходившему на сцене ни малейшего внимания. Замечал вдруг в креслах у противоположной стены: готочку. Маленькая, ужасно накрашенная, с некрасивым лицом и смешно одетая — старалась она привлечь внимание двигавшихся возле нее металлистов и прочих пацанов: не смотрели на нее, смотрели на других. Благодатский видел, как она — оставляла в креслах сумочку, уходила к импровизированному пивному бару и выпивала там что-то. Закуривала и возвращалась в кресла. Зло и жадно смотрела по сторонам на молодые, не заинтересованные в ней — тела.
«Убогонькая, хоть повертелась бы перед сценой, чем так — в креслах сидеть…» — размышлял над ней Благодатский. — «Ее если не красить — она ведь даже ничего была бы… И ботинки носит — на платформе, стесняется роста. Бля, может — попробовать? Только главное — чтобы пацаны меня с таким чудом не заметили…»
Ловил на себе — её взгляд и понимал: не составит труда — если проявлять настойчивость. Думал: «Подожду, пускай — выпьет побольше. Жаль, я не музыкант, а то — оттащил бы в гримерку… Хотя — какая в доме детского творчества гримерка? Два шага за фанерной перегородкой…» Не хотел — заводить знакомства и беседовать, не хотел даже — знать имя: хотел только близости: скорой и странной. Сидел напряженный, сосредоточенный. Не спускал с ерзавшей в креслах готочки — глаз.
Отыгрывала первая группа: покидали сцену, сворачивали свои провода. Краем глаза видел Благодатский, как выходили на сцену и подключались: Леопардов, Борис и Костя. Возились долго, значительно дольше, чем — предшествовавшие. Слышал вдруг совсем рядом голос:
— Ну, как мы выступили?
Поворачивал голову и соображал: тощая вокалистка подходила и расспрашивала каких-то своих знакомых-родственников, взрослых и серьезных, о произошедшем выступлении.
— Замечательно, — говорили те. — Замечательно…
— Ой, я так волновалась… — закатывала глаза и махала ладонью на раскрасневшееся от напряжения лицо. — Я так рада… Спасибо — что пришли!
— Да не за что! — улыбались знакомые-родственники. — Скоро ли будет следующий концерт?
— Не знаю… Надеюсь — скоро! Ладно, вы меня извините — нужно бежать… До свидания! Вы ведь — остаетесь?
— Да, мы остаемся, — отвечали. — До свидания!
Когда убегала — принимались обсуждать подключавшихся музыкантов, возмущались, что — так медленно.
