— Гимнастикой, бля… Давай — через час на Пушке. У моих готов сегодня пьянка какая-то, мы к ним заедем ненадолго — чтобы особо не нажираться, ок? Я тебя с вокалисткой познакомлю! Она — ангел!..
— Ангел… — с недоверием повторял Благодатский и выключал телефон.
По рассказам Леопардова — знал, что все готы в его группе алкоголики: и вокалист Борис, и гитарист Костя, и барабанщик — Фьюнерал; сам Леопардов состоял клавишником. Неделю назад взяли в группу вокалистку, которая понравилась — не только вокальными данными. Называли: ангел, и придумывали различные эпитеты ее рыжим волосам. «Волосы — цвета осеннего заката!» — говорил Борис. Постепенно начинали из-за нее ссориться. Вокалистка имела подругу: больших размеров и с волосами, крашенными в зелёный цвет. Постоянно везде бывала с ней. Подруга никому особенно не нравилась, называлась не ангелом, а — Зелёной Манькой. Рыжую же в лицо звали — просто: Ира.
Встречались с Леопардовым на станции метро Пушкинская. Леопардов опаздывал: спускался по ступеням межстанционного перехода — неторопливо, ставил одну ногу впереди другой: как модель на подиуме. Высокий, с вьющимися светлыми волосами до плеч и в черных очках, подходил он к Благодатскому: пожимал руку, извинялся. Ехали — пару станций. Выходили, покупали спиртное. Леопардов вёл: шли недалеко — к парку.
— Они там — на скамейке. Сейчас познакомлю тебя с вокалисткой, у нее такой голос… Она — ангел!.. Подруга у нее — не очень, здоровая сильно, зато…
— Посмотрим сейчас, какой там у тебя ангел, — иронизировал над восторгами товарища Благодатский.
Приходили. Издалека уже видел «ангела»: среднюю девочку с жидкими рыжеватыми волосами, схваченными в хвостик, и двумя прядями, свешенными — к ушам; с простым непримечательным лицом и остреньким носом. Видел и подругу — Зелёную Маньку: зеленый цвет уже почти исчез с ее волос, оставив лишь легкий отблеск. Внушительная, с большими руками и высокой грудью, стояла она с пластмассовым стаканчиком в руке и что-то старательно объясняла юноше с хвостом волос и редкими усами и бородкой.
— Это вот что — ангел? Да ты охуел или ослеп? Обыкновенная девка, таких на каждом углу десяток ходит!.. — быстрым шепотом недоумевал Благодатский, когда подходили совсем близко.
— Бля, сам охуел, сука! — возмущался вежливый Леопардов. — Ты посмотри как следует, подойди поближе…
— Отсюда вижу — и вторая мне больше нравится …
— Ну ты мудак, Благодатский! — в голос заявлял и начинал здороваться и знакомить.
Юноша рядом с Манькой оказывался вокалистом Борисом: вспоминал, что видел как-то раз его в метро — с Леопардовым. На лавочке сидели: гитарист Костя, напоминавший лицом городскую птицу, ангел Ира, и большой пацан в косухе, представленный Максом. Третьим с Борисом и Манькой — стоял одетый не как все — в черное, а — по молодежному, в коричневое, — Дима: сокурсник готов.
Знакомились, вручали стаканчики: выпивали. Начинали с музыки.
— Я ту тему доработал, — сообщал Леопардову Борис. — Мы с Костяном ко мне на ночь забурились, бухнули и сидели потом ночью — сочиняли.
— Что, круто получилось?
— А вот наиграем на репе — уедешь. Пиздец: охуительно круто!..
— Похороны. Настоящие похороны, — присоединялся к Борису — Костя. — Минут двенадцать будет песня, грузная — ваще просто…
— Молодца. Я тоже кое-чего дома напридумывал: изображу потом.
— А группу послушал, которую я тебе давал? Послушал?
— Послушал. Нормальная группа.
— Чё нормальная — охуенная!
— Ну охуенная, охуенная… Наливай, что ли…
Так стояли они и беседовали, а к Благодатскому тем временем пристраивался молодежный Дима: короткостриженный, с маленькими глазами, беспокойно смотревшими из-за прямоугольных стекол очков. Говорил:
— Я типа слышал — ты по литературе пробиваешься?
— Да не пробиваюсь вроде… — недопонимал Благодатский. — Так, изучаю. Читаю и сам — понемногу… А что?
— Мне вот охота одну штуку найти, а я не знаю — где. Я по радио слыхал, как читали рассказ, там тема такая — нормальная, а кто написал: не знаю… Ща я тебе воспроизведу.
Благодатский плескал в стаканчик алкоголя и изготавливался слушать. Краем уха улавливал содержание не особо увлекательного разговора между товарищем и музыкантами. Изучал молодежного Диму и пытался понять: насколько он пьян и для чего рассказывает ему то, что рассказывает. Рассказ оказывался долгим и не вразумительным, прерывался на середине фразой Кости:
— Э-э, Димон, кажись, опять грузанул! Пацан, ты не обращай особо внимания — он так долго базарить может, ты с другими пообщаться не успеешь: всё будешь его слушать!..
— Да ничего, интересно вроде, — отвечал на предупреждение деликатный Благодатский и дослушивал до конца. Ничего не понимал, принимался смотреть по сторонам. Поддакивал рассказчику, пытался отвечать на его вопросы. Смотрел на Зелёную Маньку: наклонялась к уху Иры и, смеясь, шептала что-то. Думал, разглядывая форму ее носа: «Манька эта — натуральная еврейка, кажется… Никогда не видел таких мощных евреек — жуть…» Заметил — слева от Иры засыпал на лавочке пьяный Макс: до этого — несколько раз встревал в музыкальную беседу с нелепыми пьяными фразами: рассказывал зачем-то о группах, концерты которых посетила его кожаная куртка-косуха. Пытался начать разговаривать с Манькой и Ирой, но — мешал Дима: принимался опять беседовать на интеллектуальные темы, несмотря на явно возрастающее раздражение Благодатского: слушал невнимательно, отвечал невпопад. Смотрел по сторонам. Видел: над парком висело раннеосеннее небо: казалось, что оно наклонено и светло-голубой цвет плавно перетекает с верха — к низу, становясь постепенно пепельно-серым: медленно сгущался и образовывал в результате тучу. Туча лениво ширилась, росла и приготовляла дождь — несильный и долгий. Благодатский думал о том, что под ударами капель дождя — сильнее посыплются на вялую парковую траву увядающие листья, которых и так уже было изрядно набросано под липами, кленами и рядами корявых одинаково-солдатски остриженных кустов. «Осень», — размышлял Благодатский. — «Скоро сделается совсем холодно, и на кладбище нельзя будет ночевать. Интересно, а эти пацаны — на кладбище тусуют? Ни разу их там не видел… Спрошу после у Леопардова». Чувствовал раздражение и странное, часто приходившее к нему последними днями ощущение — пустоты и ненужности происходящего. Спрашивал у себя: «Чего мне еще нужно, отчего мне — так? Пару готочек нашел себе недавно, Евочке — даже позвонить можно будет… От души поебался. Какого же черта? Книг — полно, жрачка — есть. Откуда эта пустота и раздражение?» Понимал вдруг: от той, которая не звонила и не отвечала на звонки, от той, к которой — советовал сходить Неумержицкий. «Блядь, да что она мне? Обыкновенная девка, ничем особо непримечательная. Ну, ебется круто. Сиськи большие…» В памяти всплывали вдруг связанные с ней картинки-воспоминания, а в штанах шевелился член: оглядывал лица тех, с кем должен был общаться в это время и пытался определить: не видно ли по нему — о чем думает. Видел: все, в том числе и говоривший ему Дима, оказывались так или иначе — заняты собой и улавливали в прочих лишь то, чем интересовались сами. Получали удовольствие не от того, что слышали, а от того — что говорили. «Как телевизор смотрят», — удивлялся Благодатский. — «Я так не умею, всегда интересуюсь — о чем и к чему говорится. А иначе — зачем? Можно сидеть и молча пить… И какого хуя я только ее с Леопардовским приятелем познакомил? Он — такое чмо, а я теперь — хожу, как мудак и не знаю — хули делать… Ебаная жизнь…» Удивлялся тому, как скоро сменились его недавние настроения радости и превосходства — подавленностью. Приходил к выводу, что это — логично вытекает из сложившегося, и необходимо как-то пристраиваться к этому, чтобы адекватно вести себя в подобных ситуациях: не мог ответить на вопрос Димы, потому что — не слышал вопроса. Решал: нужно менять что-то, что-то предпринимать, двигаться. «Не смогу ведь постоянно удачных готочек цеплять… Да и с такой башкой дурной — как-то не очень. Может, я ее сильно люблю? Наверное — да. И хули делать? Блядь, блядь…» — представлял — как она лежит сейчас с тем пацаном, целует его и нетерпеливо расстегивает молнию его джинсов. — «Блядь…» Отвечал запоздало на вопрос:
