– Так, ну все. – Я стал уже подниматься с места, но Гроувер силой усадил меня обратно.
– У тебя уже и так испытательный срок, – напомнил он мне. – Сам знаешь, на кого всю вину свалят, если что случится.
Оглядываясь назад, я жалею, что не прибил Нэнси Бобофит прямо тогда. Даже если б меня выгнали из школы, это уже не имело значения, поскольку вскоре я влип в такой маразм, по сравнению с которым все остальное – чепуха.
Экскурсию по музею вел мистер Браннер. Он ехал впереди в инвалидной коляске, ведя нас через большие галереи, отзывавшиеся на наши шаги гулким эхом, мимо мраморных статуй и застекленных витрин, битком набитых настоящей черно-оранжевой глиняной посудой.
У меня пронеслась мысль, что всему этому уже две-три тысячи лет.
Мистер Браннер собрал нас вокруг тринадцатифутовой каменной колонны с большим сфинксом наверху и стал рассказывать, что это был надгробный камень, или стела, на могиле девочки примерно наших лет. Объяснял нам про рисунки, высеченные по бокам надгробия. Я старался слушать, что он говорит, потому что это было любопытно, но вокруг все болтали, и всякий раз, когда я просил их заткнуться, второй сопровождающий нас учитель, миссис Доддз, зло на меня поглядывала.
Миссис Доддз была какой-то мелкой сошкой, училкой математики из Джорджии, которая даже в пятьдесят носила черную кожаную куртку. Видок у нее был тот еще: казалось, она может загнать «харлей» прямо на крыльцо школы. Она появилась в Йэнси с полгода назад, когда у нашего бывшего математика случился нервный срыв.
С первого же дня миссис Доддз возлюбила Нэнси Бобофит, а меня считала дьявольским отродьем. Она наставляла на меня свой скрюченный палец и ласково говорила: «Итак, дорогуша», и мне становилось ясно, что еще месяц придется торчать в школе после уроков.
Как-то раз, когда она до полуночи задавала мне вопросы на засыпку из какого-то старого учебника математики, я сказал Гроуверу, что, по-моему, миссис Доддз – не человек. Он посмотрел на меня абсолютно серьезно и ответил: «Ты совершенно прав».
Мистер Браннер продолжал рассказывать о греческих надгробиях и памятниках искусства.
Кончилось тем, что Нэнси Бобофит отпустила какую-то шуточку по поводу голого паренька на стеле, и, повернувшись к ней, я огрызнулся:
– Может, ты все-таки заткнешься?
И брякнул это громче, чем рассчитывал.
Все заржали. Мистер Браннер вынужден был прерваться.
– У вас какие-то дополнения, мистер Джексон? – спросил он.
– Нет, сэр, – ответил я, покраснев как помидор.
– Может быть, вы расскажете нам, что означает это изображение? – спросил он, указывая на один из рисунков.
Я поглядел на высеченную фигуру и почувствовал прилив облегчения, потому что действительно вспомнил, кто это.
– Это Кронос, пожирающий своих детей.
– Да, – сказал мистер Браннер, явно разочарованный. – И делал он это потому…
– Ну… – Я напряг память. – Кронос был верховным божеством и…
– Божеством? – переспросил мистер Браннер.
– Титаном, – поправился я, – и он не доверял своим детям, которые были богами. Хм… ну, Кронос и сожрал их. Но его жена спрятала младенца Зевса, а вместо него дала Кроносу камень. А потом, когда Зевс вырос, он обманом заставил папашу, Кроноса то есть, выблевать обратно своих братьев и сестер…
– Ух ты! – высказалась какая-то девица позади.
– …ну и возникла страшенная потасовка между богами и титанами, – продолжал я, – и боги победили.
В группе моих одноклассников послышались сдавленные смешки.
– Похоже, нам это сильно пригодится в жизни, – пробормотала стоявшая за мной Нэнси Бобофит своей подружке. – Представь, ты приходишь устраиваться на работу, а тебе говорят: «Пожалуйста, объясните, почему Кронос проглотил своих детей».
– Ну, мистер Джексон, – подхватил Браннер, – и какое отношение, перефразируя превосходный вопрос мисс Бобофит, все это имеет к реальности?
– Съела? – пробормотал Гроувер.
– Заткнись, – прошипела Нэнси, лицо ее пылало даже ярче, чем волосы.
Наконец-то Нэнси тоже села в лужу. Мистер Браннер был единственный, кто не пропускал ни одного постороннего слова, сказанного у него на уроке. Не уши у него, а радары.
Я подумал над его вопросом и пожал плечами.
– Не знаю, сэр.
– Понятно. – Мистер Браннер слегка расстроился. – Придется снизить вам оценку вдвое, мистер Джексон. Зевс действительно уговорил Кроноса отведать смеси вина и горчицы, что заставило последнего исторгнуть остальных пятерых детей, которые, разумеется, будучи бессмертными богами, жили и росли непереваренными в утробе титана. Победив отца, боги разрезали его на мелкие кусочки его же серпом и разбросали его останки по Тартару, самой мрачной части преисподней. На этой оптимистичной ноте позвольте объявить, что настало время ланча. Не проводите ли вы нас обратно, миссис Доддз?
Класс потянулся из зала, девчонки хихикали, мальчишки толкались и дурачились.
Мы с Гроувером уже собирались последовать за ними, когда мистер Браннер обратился ко мне:
– Мистер Джексон.
Я понял, что сейчас будет.
И сказал Гроуверу, чтобы меня не дожидался. Затем повернулся к мистеру Браннеру.
– Сэр?
У мистера Браннера был такой вид… ясно, просто так он с меня не слезет… Его карие глаза глядели так пристально и пронзительно, будто ему было уже тысячу лет и он успел повидать все на свете.
– Вам следовало бы знать ответ на мой вопрос, – сказал мистер Браннер.
– Про титанов?
– Про настоящую жизнь. И каким образом ваша учеба связана с нею.
– А…
– То, чему учу вас я, – продолжал мистер Браннер, – жизненно важно. И я жду, что вы отнесетесь к этому с полной ответственностью. Испытание пройдут только лучшие, Перси Джексон.
Я почти разозлился, удар был чувствительный.
Конечно, здорово было в дни проведения так называемых турниров, когда, облачась в римские доспехи, мистер Браннер восклицал: «Да здравствует Цезарь!..» – и, острием меча указывая на мелок, заставлял нас мчаться к доске и писать имена всех известных римских героев, да кто были их матери, да каким богам они поклонялись. Но мистер Браннер, оказывается, ожидал, что я не отстану от остальных, хотя я страдал дислексией и расстройством внимания и никогда больше «тройки» в своей жизни не получал. Нет – он ожидал, что я не просто не отстану; он надеялся, что я окажусь лучше! А я просто не мог выучить все эти имена и факты и уж тем более правильно их написать.
Я пробормотал, что постараюсь, а мистер Браннер между тем долго и печально смотрел на стелу, будто лично присутствовал на похоронах этой девочки.
А потом сказал, чтобы я шел на ланч с остальными.
Класс расселся на ступенях перед входом в музей, откуда мы могли наблюдать толпу пешеходов на Пятой авеню.
В небе собиралась гроза, тучи были тяжелые, мрачные, чернее, чем я когда-либо видел. Я подумал: может, все дело в глобальном потеплении, потому что начиная с самого Рождества погода во всем штате Нью-Йорк была очень странная. На нас то обрушивались жуткие метели, то затопляло, то от удара молнии вспыхивали лесные пожары. Я не удивился бы, если б сейчас на нас надвигался торнадо.
Остальные, казалось, ничего не замечали. Мальчишки швырялись в голубей крекерами. Нэнси Бобофит пыталась прикарманить чего-то из сумочки некой дамы, и, конечно же, миссис Доддз делала вид, что ничего не происходит.
Мы с Гроувером сидели на краю фонтана, подальше от остальных. Мы подумали, тогда никто не догадается, что мы из этой школы – школы для чокнутых бедолаг, которым все равно суждена одна дорожка.
– Велел остаться после уроков? – спросил Гроувер.
– Не-а, – ответил я. – Чтобы Браннер?.. Просто хочется, чтобы он хоть на минутку от меня отстал. То есть в том смысле – понял, что я не гений.
Какое-то время Гроувер сидел молча. Затем, когда я уже было решил, что сейчас он преподнесет мне какое-нибудь глубокое философское замечание, чтобы меня подбодрить, он сказал:
