Судно, стоявшее примерно в миле к юго-востоку от Кастл-Гарден возле западной оконечности Губернаторского острова, готовилось к долгому и трудному путешествию в Старый Свет – куда-нибудь в Ригу, Неаполь или, быть может, в Константинополь. Скорее всего, его целью был именно Константинополь, поскольку люди, собравшиеся этой туманной весенней ночью на палубе и в полупустых общих каютах, которые совсем недавно были битком набиты пассажирами, бежавшими от лишений и пожаров, являли собой весьма пеструю смесь выходцев из Азии, России и с Балкан. Приплывавшие оттуда корабли в скором времени отправлялись обратно. Они уносили с собою тех, кому волею судеб приходилось брать обратный билет. Тех, кто умирал во время плавания – а таких было немало, – хоронили прямо в море. Те же, кто был покрепче, возвращались на родные пепелища или отправлялись в чужие земли, до конца своих дней храня память о том, другом мире, в котором им довелось побывать.

Около сотни пассажиров бодрствовали этой ночью на борту небольшого аккуратного пароходика, стоявшего на якоре неподалеку от Губернаторского острова. Они смотрели во все глаза на сверкающие огнями громады зданий и мостов, переброшенных через реки. Воздух был уже по-летнему теплым. Окутанный туманом город казался пассажирам сказочным, Америка же представлялась им уходящим в немыслимую высь светящимся островом, поднимающимся над гладью вод.

Они молчали, ибо увиденное потрясло их до глубины души. Их сердца готовы были вырваться из груди, когда наконец они выстроились в очередь перед трапом и один за другим стали спускаться на новую землю. Этим утром Бруклин приветствовал их звоном церковных колоколов, сигналами клаксонов и лодочных сирен. По его улицам, поблескивая стеклами, нескончаемым потоком шли машины, движение по воде – в гавани, на реке и возле причалов – поражало своей интенсивностью. В воздухе было тесно от птиц и облаков, послушно следующих за властным ветром. Натерпевшимся иммигрантам все это казалось едва ли не чудом. Город поражал их своим многообразием и богатством. Его ворота казались им вратами рая, и если бы кто-нибудь из тех, кто находился сейчас по другую их сторону, сказал, что это не так, он услышал бы в ответ: «Если бы вы пережили с мое, вы бы так не говорили…» Стоя в очереди, они разглядывали людей по ту сторону барьера, смотревших на них с улыбкой, словно говоря: «Потерпи еще немного. Скоро ты станешь таким же, как мы». Гудки, один громче другого, раздавались отовсюду. Новый мир казался иммигрантам страшным и прекрасным.

Едва они спустились на берег, как их тут же куда-то повели. Вскоре они оказались в комнате огромных размеров, которая была наполнена людьми. По-весеннему теплый воздух, влетавший в нее сквозь распахнутые настежь окна, пах свежей зеленью и цветами. Семья из трех человек с нетерпением ожидала своей очереди: плотный, светловолосый, голубоглазый мужчина с ухоженными усами, высокая крепкая женщина, черты лица которой говорили о ее чрезвычайной чувствительности и ранимости, и их ребенок. Прежде чем войти в осмотровый кабинет, женщина отдала младенца своему супругу. Тот пристально глядел на двери кабинета, что-то бормоча себе под нос и механически поглаживая ребенка. Через пару минут женщина вышла из кабинета, недоуменно пожимая плечами. Не говоря ни слова, она взяла ребенка на руки, после чего ее супруг направился к соседней двери, заметив при этом, что на спине у супруги появился какой-то знак, нарисованный мелом. Медики бегло осмотрели его, попросили плюнуть в какой-то пузырек и сделали ему анализ крови. После того как он оделся, на его спину была поставлена точно такая же отметина.

Смысл этих отметин стал понятен только к вечеру. В комнате, залитой ярким и безжизненным электрическим светом, к этому времени осталось не более сотни человек. Вышедший из кабинета чиновник обратился к ним на их собственном языке, сообщив, что им придется вернуться домой.

– Но почему же? – ужаснулись они.

Чиновник попросил их повернуться к нему спиной и произнес одно единственное слово: «туберкулез».

– А как же наш сын? – спросила женщина. – Для него-то место у вас найдется? В этом случае мы его оставим.

– Нет, – отрицательно покачал головой чиновник, выказывая всем своим видом неодобрительное отношение к матери, готовой отказаться от своего ребенка. – Ребенок останется с вами.

– Наверное, вы меня неправильно поняли, – взмолилась она. – Мы действительно хотели бы его оставить.

Чиновник молча отвернулся и направился к следующей жертве.

Их пароход бросил якорь на таком расстоянии от берега, что добраться до него вплавь было практически невозможно – расстояние было слишком велико, течения слишком сильными, вода чересчур холодной. Мимо корабля с тихим шипением проплывали медленно тающие льдины, которые время от времени подобно деревянным молотам ударяли по его стальной обшивке.

Мужчина попытался подкупить капитана, с тем чтобы тот отвез ребенка на берег, однако нужной суммы у него не нашлось, и потому капитан остался непреклонным. И тем не менее они по-прежнему были полны решимости оставить ребенка в Америке, пусть расставание с ним страшило их сильнее смерти.

Они то стояли возле поручней, то молча сидели в темных закоулках коридоров. Находись они сейчас в открытом море, их сердца были бы скованы страхом. Они же видели перед собой великолепный город, сверкающий золотым светом, и поражались мостам, унизанным сверкающими жемчужинами фонарей. Они никогда не видели ничего подобного и потому не могли оценить истинного масштаба, полагая, что высота мостов достигает нескольких миль. Разве они могли уснуть этой весенней ночью?

Мужчина принялся блуждать по палубам. «Почему мне не достает мужества принять все как есть? Разве можно быть таким жадным?» Его мысленному взору предстало лицо жены. Он бессильно заплакал, и это тут же привело его в чувство. Он ударил кулаком по переборке с такой силой, что висевшая на ней в застекленной рамке табличка со звоном упала на пол.

– Я жадный! – выкрикнул он и, увидев перед собой тяжелую деревянную дверь, лягнул ее с такой силой, что она соскочила с петель и со страшным грохотом рухнула на пол, вызвав сразу несколько событий.

Мужчина отпрянул назад. В помещении вспыхнул свет. Сходной люк захлопнулся.

На миг мужчина замер, опасаясь появления кого-нибудь из команды, однако уже в следующий миг вспомнил о том, что практически весь экипаж отправился на берег. Оставшиеся офицеры сидели на стульях, закинув ноги на поручни капитанского мостика, любуясь картиной ночного города и лениво покуривая. Ни один из них не слышал грохота рухнувшей двери.

Мужчина вошел в помещение, с тем чтобы погасить в нем свет. Судя по всему, он оказался в кают-компании. Вокруг темного стола стояли обтянутые кожей стулья. Не заметив здесь ничего сколько-нибудь примечательного, мужчина выключил свет и направился к открытой палубе.

Не проделав и половины пути, он вдруг замер, словно его осенила неожиданная мысль, и сломя голову понесся назад. Вернувшись в кают-компанию, нащупал на стене выключатель и, вновь включив свет, уставился в угол, где под иллюминатором стояла большая стеклянная витрина. В ней находилась точная деревянная модель корабля «Цитадель справедливости» с тяжелым килем, мачтами и дымовыми трубами, имевшая длину около четырех футов. Модель была выполнена столь детально, что он живо представил себе находившегося внутри нее маленького человечка, тот разглядывал миниатюрную модель, в которой опять-таки находился малюсенький человечек, разглядывающий модель, и так далее, и так далее, и так далее, пока наконец модель эта, пройдя точку возврата, не заполняла собою всю вселенную.

Мужчина этот был самым что ни на есть обыкновенным человеком, который никогда не стучал кулаками по стенам и не вышибал дверей. Но в этот день он и его молодая жена услышали нечто вроде смертного приговора. Взяв в руки один из тяжелых зеленых стульев, он двумя движениями сокрушил витрину и осторожно извлек из нее модель корабля.