«Здорово, – подумал Питер Лейк. – В четыре утра пятеро патрульных полицейских, несущих службу на Манхэттене, уже будут сидеть вокруг печурки в каком-нибудь борделе, терпеливо дожидаясь своего сержанта. В четыре я взломаю дверь, а в четыре тридцать уже выйду из дома, прихватив с собой все столовое серебро, деньги и с полдюжины холстов Рембрандта».
Он немало поразился тому обстоятельству, что особняк остался без охраны. Судя по всему, роль сторожа была возложена на служанку, которая столь легкомысленно покинула свой пост. Наверняка дом оснащен электрической сигнализацией и другими хитроумными устройствами, но он справится с ними шутя.
Питер Лейк поежился и понял, что его могут спасти только печеные устрицы и горячий ром с маслом. Коню тоже не мешало подкрепиться овсом и теплым настоем люцерны. Пронесшись стремительной тенью по заметенным снегом аллеям парка, они вернулись на шумную, освещенную яркими огнями Бауэри.
Голоса, доносившиеся из заведения, в котором подавали печеных устриц, были слышны за пять кварталов. Горячие, как раскаленное масло, запеченные в собственных раковинах устрицы, пахнущие морем, были так вкусны, что их попросту невозможно было есть молча. После того как Питер Лейк нашел достойное стойло для своего скакуна, он направился не куда-нибудь, но именно в это битком набитое посетителями заведение. Своим видом оно напоминало весьма вместительную пещеру и находилось между Бауэри и Рошамбо. Стены анфилады, состоявшей из полудюжины просторных залов, были выложены серым и белым тесаным камнем. Арки, уходившие под самые своды, походили на арки римских акведуков. В семь тридцать вечера пятницы в этом подземном заведении собралось никак не меньше пяти тысяч посетителей. Четыре сотни мальчишек-официантов трудились с таким усердием и криком, словно они заводили в порт огромное судно или тащили по русскому полю наполеоновскую пушку. Свечи, газовые фонари и электрические лампы освещали проходы между раскаленными маленькими жаровнями. Стоявший здесь гвалт более всего напоминал шум Ниагары, записанный Томасом Алвой Эдисоном,[26] траектории же летающих под сводами заведения устричных раковин вызывали в памяти ветеранов ночное небо над осажденным Виксбургом.[27]
Появившийся перед столиком Питера Лейка взъерошенный мальчишка спросил:
– Сколько будете заказывать?
– Четыре дюжины, – ответил Питер Лейк. – На жаровне с тимьяном.
– Что будем пить?
– Я пришел есть, а не пить. Я ограничусь горячим ромом с маслом.
– Ром весь вышел. Есть крепкий сидр.
– Вот и отлично. Да, а как насчет жареной совы?
– Жареной совы? – выпучил глаза мальчишка. – Мы жареными совами не торгуем.
Он исчез, но уже через минуту вернулся обратно с раскаленными, словно самая жаркая питтсбургская печь, устрицами и стаканом горячего сидра. Расправившись с устрицами и запив их сидром, Питер Лейк довольно откинулся на спинку стула и уставился на оранжевые языки пламени, пляшущие под жаровней.
– Я люблю расслабиться перед серьезным делом, – сказал он, обращаясь к сидевшему по соседству барристеру. – После этого работается совсем иначе.
– Это точно, – кивнул головой барристер. – Перед большими процессами я или напиваюсь, или иду в бордель. Иными словами, я стараюсь прочистить себе мозги, дабы стать, что называется, чистой доской и адекватно отобразить пифагорейские энергии.
– Честно говоря, ваши слова мне не совсем понятны, – важно кивнул Питер Лейк, – но они делают вам честь как юристу. Мутфаул говорил нам, что работа юриста состоит в том, чтобы загипнотизировать людей замысловатыми речами и прихватить с собой их деньжата.
– Ваш Мутфаул, случаем, не адвокат?
– Механик. И редкостный мастер. Я очень любил его. Он был моим учителем и мог изготовить из металла все, что угодно. Самые странные вещи, самые изящные линии, самые совершенные формы!
– Да-да, я вас понимаю, – закивал барристер.
Питер Лейк отправился в одну из маленьких и чистеньких белых комнаток и проспал там до трех утра. Теперь он чувствовал себя совершенно отдохнувшим и полным сил. Он умылся, сделал несколько глотков холодной как лед воды и вышел на улицу. Бодрый и полный энергии, он шел по пустынным улицам, чувствуя внутри приятное тепло. Когда он пришел в стойло, конь уже не спал – он ждал своего хозяина.
В четыре часа утра Беверли открыла глаза, решив, что в город пришла весна. Звезды были такими красивыми, мирными, ясными и безмятежными, что даже студеный зимний воздух казался ей теплым и ласковым, да и помигивали они совсем по-весеннему.
Беверли улыбнулась, поразившись этому внезапному обращению Вселенной в произведение искусства, поражающее своей синевой, сиянием и удивительным чистым светом, какой бывает лишь перед бурей. Ей не спалось, и потому она сначала села, а в следующее мгновение встала, чувствуя при этом удивительную легкость. Теперь звезды окружали ее со всех сторон. Она стояла, боясь пошелохнуться, ибо воздух по-прежнему был свежим и теплым. Что это с ней? Разве подобное возможно? Она не чувствовала обычного жара, да и дыхание ее было спокойным и ровным. Она сбросила с себя блестящую соболью накидку. И все-таки ей следует быть осторожной. Она пойдет вниз, примет ванну и на всякий случай измерит температуру.
Парк был залит ярким лунным светом. Питер Лейк решил обойти дом вокруг. Все входы были заперты на тяжелые засовы. Впрочем, это его нисколько не смутило – в его сумке лежала портативная ацетиленовая горелка, которая резала стальные прутья, словно сосиски. Он уже хотел было зажечь свою горелку, как тут ему в голову пришла новая мысль. Порывшись в рюкзаке, он достал из него вольтметр. Оказалось, что засовы и решетки находятся под высоким напряжением. Для того чтобы отключить его, ему понадобился бы проводник примерно такого же диаметра. Конечно же, он мог бы сходить на машиностроительный завод «Амстердам», который находился неподалеку, тем более что у него в кармане лежал ключ от заводских ворот, но тут он обратил внимание на то, что стержни имеют разную толщину. Присмотревшись получше, он, к собственному изумлению, обнаружил, что они набраны из разных полос и связаны друг с другом проводами. На то, чтобы разобраться со столь сложной системой сигнализации, у него ушел бы целый день. Сделать же это в темноте да еще в пятнадцатиградусный мороз он, конечно, не мог. Весьма впечатленный увиденным, он обогнул угол дома и, взобравшись на широкий карниз, посмотрел в окно первого этажа.
Запертое окно, находившееся перед ним, наверняка было подключено к системе сигнализации. Однако для того, чтобы перейти с карниза на рояль, стоявший в гостиной, ему достаточно было вырезать в стекле сравнительно небольшую дыру.
Его спасла луна, осветившая карниз и само стекло, по внутренней поверхности которого шло не меньше десяти тысяч тонких, словно волос, канавок. Питер Лейк достал из кармана лупу и увидел, что стекло было армировано металлическими полосками. Как, судя по всему, и остальные окна этого дома. Питер Лейк, конечно же, не знал, что Айзек Пени боялся взломщиков больше всего на свете и потому предпринимал поистине героические шаги для того, чтобы оградить от них свое жилище.
– Подумаешь! – усмехнулся Питер Лейк. – Конечно же, они могут опутать проводами все свои окна и двери. Но они забывают о том, что у дома, помимо прочего, имеются стены и крыша! Я просто-напросто прорежу в крыше дыру!
В тот же момент Беверли открыла дверь, ведшую на железную лесенку, и крыша вновь озарилась светом. За миг до этого Питер Лейк уверенным движением метнул на крышу стальную кошку, с глухим стуком упавшую за коньком крыши. Однако Беверли не услышала этого стука, поскольку он совпал с хлопком двери. Питер Лейк, в рюкзаке которого лежали все нужные инструменты, словно альпинист, стал подниматься по узловатой веревке, моля о том, чтобы крюк не сорвался. Беверли же тем временем стала спускаться по винтовой лестнице. Ее движения были так изящны, будто она сбегала со ступенек тронной залы. Часы пробили четыре раза.
