Ленин это письмо назвал «поганым», а Карл Радек поставил свой диагноз: Горький – это «больной зуб в челюсти пролетариата», его надо «вырвать». В газете «Красная звезда» Горького объявили «политическим врагом». А «Правда», как всегда, взяла самую верхнюю ноту: она потребовала, чтобы этот «враг народа» немедленно вернулся и покаялся перед пролетариатом. А там… посмотрим.
Горький, однако, не угомонился. В марте-апреле 1923 г. он писал свои гневные протесты против гонений на патриарха Тихона. Москва огрызнулась мгновенно: «… недавно в Москве запретили продавать мои книги «Детство», «Воспоминания» о Толстом, Андрееве и прочее… Я хочу писать, много писать и не чувствую ни малейшего желания возвращаться в Россию», – пишет он Ромену Роллану 21 апреля 1923 г.
Как только официальная советская пресса закончила заклеивать Горького политическими ярлыками, слово взяли «пролетарские писатели». Их возмущало, что бывший «буревестник революции» превратился в злопыхателя, что все начинания и инициативы советской власти им охаиваются, что он всюду сует свой мещанский нос. А главное – их раздражало, что несмотря ни на что, Горький для большевистских властей остается лидером советской литературы, с ним считаются, хоть и ругают его.
Многих пролетарских страдальцев раздражал простой факт: он там, в благоухающей Италии живет в свое удовольствие и еще смеет оттуда поучать их, как им быть да какие книги писать. Они же жмутся в коммуналках, стоят в очереди в общественный туалет, голодают, ходят в обносках, а их никто из властей попросту не замечает. Особенно по этому поводу на Горького ярился Маяковский.
И еще их возмущало: они всей своей партийной совестью ратуют за новую, пролетарскую литературу, Горький же их тянет назад – к Пушкину и Толстому. В 20-х годах копья по этому поводу ломались нешуточно. Горлопаны типа Леопольда Авербаха или Александра Фадеева готовы были втоптать Горького в грязь вместе с его «Матерью». Он же был непреклонен: не признавал ни ЛЕФ, ни РАПП, ни ВАПП, он ценил тогда только хорошую литературу.
После смерти Ленина в СССР вдруг завязалась весьма оживленная дискуссия – а пролетарский ли писатель Горький, коли он «из мещан». И вновь одним из самых озлобленных оказался Маяковский. Горький взирал на всю эту возню с сожалением и обидой. Но он не забудет ни одного выпада по своему адресу.
Через несколько месяцев после смерти Ленина Горький написал о нем свои воспоминания. Их ему никто не заказывал. И тем не менее он прекрасно понимал, что на родине эти его воспоминания будут восприняты как своеобразное политическое заявление. И еще он понимал, что в значительной мере отношение к нему, да и финансовые его дела будут зависеть от того, какими окажутся его воспоминания о Ленине. Писал он их вдохновенно и быстро. Очерк получился прекрасным и был, как того и ждал Горький, по достоинству оценен в СССР.
Уехал Горький из Советской России, как мы помним, в 1921 г., а впервые посетил СССР в 1928 г. За эти годы его настроения, что применительно к натуре писателя, были тождественны его убеждениям, менялись многажды.
В одном из интервью, которое Горький дал еще в Германии вскоре после отъезда из России, он заявил: «Я не большевик, не коммунист, а наоборот, я сейчас борюсь с ними… Но в сегодняшней России советская власть – единственно возможная власть. Всякая другая власть скоро обернется хаосом и развалом». Это не только горьковские настроения. Так по окончании гражданской войны думали многие.
Когда же в ноябре 1922 г. в Германию прибыли высланные из СССР около 200 деятелей науки, культуры и литературы, Горький решил повременить с возвращением, хотя уезжал он «лечиться» на три месяца. Так он сам сменил свой статус временного высыланта на политического эмигранта.
В январе 1924 г. Горький сообщает Р. Роллану, что чувствует себя «человеком без родины, без отечества». И далее: «Я уже склонен думать, что в России мне пришлось бы играть странную роль – роль противника всех и всего».
Однако и года не прошло, а он уже слюбился с советской властью. 19 августа 1925 г. он пишет Е.Д. Кусковой: «Мое отношение к Соввласти определенно – кроме нее иной власти для русского народа я не вижу, не мыслю и, конечно, не желаю». И в том же письме, начисто забыв о том, о чем еще недавно писал Р. Роллану, Горький уверяет ее: «Разумеется, я никому и никогда не говорил: “в Россию не вернусь”. Почему бы это?… Наверное, поеду в Россию весною 26 года, если к тому времени кончу книгу» (Он работал над «Жизнью Клима Самгина»).
Отчего эти метания и явная непоследовательность? Вероятно, оттого, что после смерти Ленина Горький все более отчетливо стал чувствовать себя «устраненным соучастником» и это развилось у него в своеобразный комплекс. Ему захотелось увидеть самому и страдать от того, как всё там не так делается. Ан, нет. Не дали ему страдать.
Подоплека выманивания Горького из Италии была довольно простой. Как только Сталин почувствовал, что власть над страной и партией в его руках, он начал грандиозную экономическую революцию в гигантской стране: коллективизацию крестьянского труда, полную реорганизацию промышленности, т.е. невиданную перестройку на социалистический лад в его, Сталина, понимании всего народного хозяйства страны. Он предвидел сопротивление этому партийного и государственного аппарата на местах. Придется поэтому много пошуметь в прессе, раздавить саботажников и «врагов народа» на показательных судилищах. Ему был нужен авторитетный союзник. Нужен Горький!
Обстоятельную программу обольщения пролетарского писателя Сталин разработал лично, а ее реализацию поручил директору Госиздата А.Б. Халатову. Сталин хорошо изучил натуру писателя, поэтому сделал ставку на его безмерное тщеславие и привычку к безбедной жизни. Ну, а то, что в дальнейшем Горький заплатит по счетам, в этом вождь не сомневался.
Обставлено всё было тонко – так, чтобы Горький ничего такого не заподозрил. Друзьям было рекомендовано растравить ностальгические чувства писателя: посылать ему «русские» посылки – с икрой, грибами и т.п. Через подставные заказы Сталин регулярно снабжал писателя валютой. Горькому так же дали понять, что никто никогда не кольнет его стародавними «Несвоевременными мыслями». О них все внезапно забыли. И первым – Горький.
А когда почти один за другим подоспели два юбилея: 35-летие литературной деятельности Горького и его 60-летие, тут уж Сталин продемонстрировал всю широту своей кавказской щедрости: был создан специальный юбилейный комитет из весьма «высоких товарищей» – Н.И. Бухарина, М.П. Томского, А.В. Луначарского, И.И. Скворцова-Степанова, Я.С. Ганецкого, М.Н. Покровского, А.Б. Халатова и др. И хотя сам юбиляр был все еще в Сорренто, 35-летие его литературной деятельности все равно отметили, что особенно тронуло Горького.
Он принял решение: съездить в СССР и посмотреть на все достижения социалистического строительства своими глазами. Но перед тем надо было покончить с кое-какими личными проблемами: пора было указать «пролетарским писателям» их подлинное место в иерархии советской литературы, чтобы никогда впредь у них даже мысли не возникало трогать его, Горького.
Бой лефовцам и рапповцам он дал открытый – через газеты. В «Известиях» 20 апреля 1928 г. он печатает статью «О пользе грамотности» (отвесил оплеухи журналу «Октябрь» во главе с А. Серафимовичем), на следующий день в той же газете его статья «О пролетарском писателе», в ней Горький определяет свое понимание «пролетарской литературы». Указывает даже, как говорить надо: не «пролетарский писатель», а «писатель трудового мира». 1 мая 1928 г. в статье «О возвеличенных и “начинающих”» Горький обрушился на лефовцев и напостовцев, в пух и прах изругал В. Маяковского и А. Безыменского.
Литературное поле прополол. Теперь можно и ехать.
Рапповцы и лефовцы, нападая на Горького, не замечали, что времена изменились и что теперь Горький – литературный и даже политический идол, которого не клевать надо, а сдувать пылинки с его костюма. Не учуяли они своим писательским носом, что в СССР возвращается не «пролетарский писатель» (Горький плевал на эти дурацкие ярлыки), а партийный трубадур. Сталин же, кстати, сразу понял, что, заполучив Горького, ему значительно легче будет надзирать за этой не столько пишущей, сколько гомонящей братвой, да к тому же, если загнать их всех в единый овин – Союз советских писателей. Для этого дела Горький был незаменим. Так что недолго оставалось резвиться Авербахам, Теодоровичам и прочим Ермиловым.
