Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Подхватывает мешки с вещами, судорожно тормошит их, вытаскивает вещи, разбрасывая их через плечо во все стороны.

На хрена горбатиться? А? Я вас спрашиваю?!

Вытаскивает пару сношенных армейских ботинок, поднимает их перед собой, внимательно рассматривая.

Саша…

Бережно держа ботинки в руках, делает круг по сцене; наконец тщательно устанавливает их на пол, отходит в сторону.

Знаете ли вы, как стучат каблуки этих ботинок? Как стучат они по мощеной дорожке рядом с домом? Знаете ли вы, как стучат они, когда вы ждете его домой? Когда поздним вечером вы сидите в уютном кресле, вытянув к телевизору ноги в домашних тапочках, а за окном темь и слякоть, и дождь барабанит по наглухо закрытым трисам… и вы смотрите, как рональдо мочит эсмеральдо — в футбол или в баскетбол или в политбол, а то и просто на фоне полосатого дивана нескончаемой мыльной оперы, смотрите и вдруг ловите себя на том, что думаете вовсе не о рональдо, а о том, каково сейчас ему, вашему ненаглядному двадцатилетнему ребенку, там, снаружи, на всех ветрах этого недружелюбного мира.

И вы говорите себе, как всегда в таких случаях, что ничего тут не поделаешь, так уж заведено, да; в конце концов, он ведь уже не птенец, чтобы его защищать, хватит уже, смешно ведь, ей-Богу; да и кого ты можешь защитить, чучело?.. посмотри на себя в зеркало — сам ведь беззащитен, как птенец…

Да… только от этого не становится спокойнее; да и причем тут зеркало?.. как будто все это не известно без всякого зеркала… но тут рональдо забивает что там ему положено забивать в нужное место, и вы на время переключаетесь, затаптываете бойкими рональдиными ногами эту гнетущую шевелящуюся неприятность в самом низу живота. И тут… Господи Боже!.. да неужели!?.. — вы слышите стук каблуков его армейских ботинок по мощеной дорожке… ближе… ближе… и вот дверь распахивается, и он вваливается в дом вместе со своим чудовищным китбэгом и «Галилем» на широком ремне, мокрый, веселый, сильный, пахнущий дождем, ружейным маслом и всеми ветрами этого прекрасного мира. Ах!

Подскакивает к ботинкам, встает перед ними, обняв сам себя за плечи. В дальнейшем говорит за себя и за воображаемого сына.

— Хай! А вот и я!

— Что ж ты не позвонил, Сашка? Мы-то тебя и не ждем… мать вон спать уже легла.

— А чего вам зря мучиться, ждать, с ума сходить? С этими тремпами никогда не угадаешь — сколько времени у тебя возьмет добраться — может, три часа, а может — пять. Ну, как вы тут без меня? Соскучились? А пес-то где? А вот он, пес! Здорово, Заратустра, старый хрыч, глухая тетеря!

— Да погоди ты, Сашуня, оставь пса в покое… Как тебе вырваться-то удалось? Ты же в прошлую субботу приходил.

— Переводят на другое место. Дали пару деньков отдохнуть.

— Куда?

— Ну вот, сразу — куда… Не волнуйся, ничего страшного. На север, на Голаны — грязь месить.

— Значит, с Газой на этот раз покончено? Ну и слава Богу…

— А чего «слава Богу»-то? Там хоть экшен был… а Голаны что — скучища. Еще и в такую погодку. Скучища и грязища. Так что ничего хорошего.

— Ладно, давай в душ, переодевайся, я тебя покормлю. Суп будешь?

— Все буду. Пап, ты мне машину дашь?

— Когда? Сейчас? Двенадцатый час… Куда ты собрался?

— В паб. Мы с ребятами договорились. Ну что ты так смотришь… ну папа… Ну понимаешь, хочется немного «оторваться»… Всю неделю в луже пролежал, на Бейт-Ханун глядючи. Через прицел. Надо же и пожить чуть-чуть, правда?

— Правда, правда… Ладно, иди мойся… Я мать разбужу — пусть хоть посмотрит на тебя чуток…

— Бай!

Пауза.

Так оно и шло — от «хай» до «бай», и снова — от «хай» до «бай»… а между ними — осень, зима, лето, хамсины, дожди и снова хамсины, и рональдо с эсмеральдой в просвете домашних тапочек… и вечное ожидание — когда уже это, наконец, кончится?.. вечное ожидание — когда, наконец, застучат каблуки армейских ботинок по мощеной дорожке, и он ввалится в незапертую дверь, красивый, как греческий бог, со своим «Галилем» на широком ремне — «Хай! А вот и я!», растормошит сильными руками сонного пса, наскоро умоется, поест и умчится праздновать свою молодую веселую жизнь — «Бай!»

Так в точности было и в тот, последний вечер — он услышал стук каблуков и вздохнул, облегченно и сердито, и приготовился упрекать Сашку за то, что он опять не позвонил; только на этот раз шаги почему-то остановились у самой двери, и дверь не распахнулась, а раздался звонок, и он открыл, недоумевая — в чем дело? Их было трое, в армейских ботинках, и они пришли сказать, что Сашка больше не придет, никогда.

Он выслушал и подумал — удивительно… их трое… а он почему-то слышал только одну пару каблуков… не может же быть, чтобы они все шагали в ногу? А потом ему вдруг стало очень холодно; так холодно, как не было еще никогда в жизни, даже в самые морозные питерские зимы.

Начинает подбирать и автоматически натягивать на себя всевозможные одежки.

Что, вообще говоря, было довольно странно — ведь снаружи свирепствовал жестокий майский хамсин, все обливались потом и проклинали проклятую жару…

Подходит к ботинкам, наклоняется и, вставив в них руки, делает несколько «шагов».

Тук-тук-тук… тук-тук-тук… Хе-хе-хе… Если хотите знать мое мнение, именно в этот момент он и сбрендил. А может, и не сбрендил. Может, у него просто начался ледниковый период. Ледниковый период жизни. Кстати, вы не найдете этого термина в справочниках. Пока. Он относительно, гм… свежий. (самодовольно) Это мое личное определение, персональный, можно сказать, вклад в психологическую науку. Н-да…

Ледниковый период жизни характеризуется прежде всего полной невозможностью согреться, сколько бы одежды вы на себя не напялили. Печально, не правда ли? Интересно было бы исследовать это явление с точки зрения физиологической… знаете — энергетический баланс и так далее… Потому что совершенно непонятно — отчего это человеческое тело вдруг решительно отказывается производить тепло? Сколько ты его ни корми? А? Представьте себе, еще вчера все было тип-топ, все как у людей — домашние тапки, рональдо в телевизоре, жена, семья, квартира, друзья, шашлыки на природе, работа, учеба, служба… да мало ли… мало ли всего… мало ли всякой разнообразной пестрой дребедени выпадает на долю нормального, энергетически сбалансированного человека?

И вдруг — щелк, хлоп… отрубился! С какого-то момента человек способен думать только об одном — как бы ему согреться. Сначала он ошибочно полагает, что речь идет об обычном тепле. Он включает всевозможные обогреватели, зажигает камин, лезет в горячую ванну, едет в Эйлат… все напрасно! Везде и всюду ему жутко холодно, просто зуб на зуб не попадает. И неудивительно. Ведь то тепло, которого ему так не хватает, — особенное… его еще найти надо…

Поднимает с пола старый свитер с пятном, поглаживает, аккуратно сворачивает и бережно укладывает в мешок.

Да… До этих рудников еще пока доберешься — все ноги стопчешь… Да…

Пауза.

(презрительно) Некоторые глупцы полагают, что я тут толкую о так называемом «человеческом тепле», понимаемом ими как сочувствие, душевное сопереживание, дружеская поддержка и прочие лицемерные мерзопакости. Впрочем, почему — лицемерные? Никто ведь даже не дает себе труда скрывать свое извращенное удовольствие при виде чужого горя. Взять хоть вас, к примеру… Вот сейчас все вы смотрите на меня и думаете — какое счастье, что это случилось с ним, а не со мной. Разве не так? Так… конечно, так.

8
{"b":"117850","o":1}