Лондон – прекрасен. Хотя есть в нем и некая мрачность и тяжеловесность. Ощущается, что одно время бритты были придавлены «римским сапогом». Их «имперский стиль» порой кажется замешанным на густом лондонском тумане и кровосмешениях. Мрачна и кровава ранняя английская история. Это делает нынешнюю столицу Британии иногда похожей то на покрытого пылью вояку-центуриона, то, в особо мрачные дни – на Джека Потрошителя. Многое зависит от того, с кем и с чем столкнетесь в «Вавилоне цивилизации». Если повезет и окажетесь на светлой стороне имперской столицы, Лондон представится земным раем. Если – нет, не исключено, что мнение ваше ничем не будет отличаться от мнения одной из героинь романа Т. Смоллета «Приключения Перигрина Пикля», которая с горечью признавала: «Лондон, по ее словам, был приютом беззакония, где честный доверчивый человек ежедневно рисковал пасть жертвой мошенничества; где невинность подвергалась постоянным соблазнам, а злоба и клевета вечно преследовали добродетель; где всем правили каприз и порок, а достоинства встречали полное пренебрежение и презрение».[309]
У Великобритании немало достоинств… Англия давала уроки политической свободы сначала Франции, а уже потом через посредство Франции – остальной Европе. Г. Бокль пишет: «Они были свидетелями, как политические и религиозные вопросы величайшей важности разбирались со смелостью, неизвестной в какой-либо другой стране Европы. Они были свидетелями, как диссиденты и церковники, виги и тори разбирали самые опасные теории и относились к ним безгранично свободно. Они были свидетелями публичных прений по предметам, о которых во Франции никто не отважился бы спорить; они были свидетелями, как государственные тайны и тайны веры были разоблачаемы и резко выставляемы перед взорами народа. А что особенно должно было поразить французов того времени, – это то, что они не только нашли прессу, обладавшую известной степенью свободы, но увидели еще, что в самих стенах парламента производились совершенно безнаказанно нападения на распоряжения короны; что избранные ею слуги постоянно подвергались порицаниям, и – что казалось страннее всего – что даже распределение ее доходов подвергалось деятельному контролю».[310] Французский писатель В. Гюго, воскликнет в 1855 г.: «Англия – великая и благородная нация, в которой пульсируют все животворные силы прогресса, она понимает, что свобода – это свет».[311] Историки Франции О. Тьерри и Ф. Гизо считали Англию «предшественницей и эталоном для Франции». Гегель в «Философии истории» отвел Британии роль чудо-генератора, мотора индустриально-торговой машины (1837): «Материальное существование Англии основано на торговле и промышленности, и англичане взяли на себя великую задачу быть миссионерами цивилизации во всем мире; свойственный им торговый дух побуждает их исследовать все моря и все земли, завязывать сношения с варварскими народами, возбуждать у них потребности, вызывать развитие промышленности и прежде всего создавать у них условия, необходимые для сношений, а именно отказ от насилий, уважение к собственности и гостеприимство».[312] В последних случаях Гегель, конечно, перегнул палку.
Русские относятся к шотландцам и ирландцам с большим почтением (чувства к англичанам у нас смешанные). Владимир Мономах был женат на дочери английского короля Гарольда II, во времена Ивана Грозного и королевы Елизаветы I Тюдор наши страны обменялись посольствами, а Петр I пригласил в Россию преподавать в Навигацкую школу профессора Абердинского университета Эндрю Фарварсона, математика и астронома, автора ряда учебников. Граждане туманного Альбиона нередко служили в рядах русской армии, были архитекторами, врачами и т. д. Шотландец Александр Лесли был послан царем на Запад с целью подбора в армию России знающих и умелых офицеров, а «бессмертный» Несбит Уиллоуби стал моряком-волонтером в рядах русской армии 1812 года. В Шотландию лежал путь и многих деятелей науки и российского просвещения. «Отец русской юриспруденции» С. Е. Десницкий (1740–1789), видный социолог и экономист, профессор Московского университета учился в университете в Глазго. Там же он, вместе со своим коллегой, И. А. Третьяковым, слушал лекции Адама Смита и других ученых. Он поддерживал дружеские отношения с изобретателем паровой машины Дж. Уаттом (и даже предлагал пригласить его в Россию). Сотрудничество наших культур и наук было довольно плодотворным. Десницкий перевел труды английского законоведа У. Блэкстона и специалиста по сельскому хозяйству Т. Боудена.[313]
Британия XVIII–XIX вв. представляет собой величественное зрелище, не менее внушительное, чем египетские пирамиды или соборы в Кремле. Английский язык распространялся по миру. Его стараются изучить корифеи науки, литературы, политики (Бюффон, Бриссо, Гельвеций, Монтескье, Вольтер, Руссо, Мирабо, Морелли, Рейналь, Лафайет, Монгольфье, Марат). В Лондон устремляются англоманы, как если бы там была Мекка и Медина. Все увлечены светилами английской науки и литературы (Локком, Ньютоном, Бэконом, Мандевилем, Шекспиром). Адамом Смитом зачитываются как во Франции, так и в России. В моде Байрон и английский сплин. Пушкинский Евгений Онегин «читал Адама Смита и был глубокий эконом». В Москве открывается «Английский клуб», где иная провинциальная дама, на миг отвлекшись от шляпок и модисток, «толкует Сея и Бентама».
Однако же в англичанах было и немало такого, что вызывало (и вызывает) у народов известную настороженность и опасения. Сюда можно отнести их любовь к закулисной игре, политическую беспринципность, коварство, в результате чего в политический обиход вошла фраза о «коварном Альбионе». Англичане, как и американцы, обожают устроить дело так, чтобы кто-то другой для них «таскал каштаны из огня». В том же XVIII в. Англия, по известному выражению, использовала европейские государства как «хорошую пехоту» ради достижения своих политэкономических целей.[314] Эти же привычки она переносит и в ХХI век.
Столь же ненасытны их финансовые аппетиты… Лондонская биржа не случайно является главным средоточием денежных потоков. Известно, из англичан не выжмешь даже и шиллинга (если сами они не получат за него фунт). Историкам хорошо известен факт, когда благородный король Англии Эдуард III отказался платить по векселям… В результате столь коварного (и явно не джентльменского шага) его главные кредиторы, банкирские дома Барди и Перуцци во Флоренции, потерпели полный крах. Это грандиозное банкротство не только вошло во все учебники, но и породило финансовый термин «банкрот» (от выражения «banka rotta», т. е. «разбитая скамья»). Если в старину менялу уличали в обмане, то тут же переворачивали и ломали его скамью и стол на рынке.[315] Всё это натолкнуло на интересную мысль… А если в России или где-либо правительство уличит иных «менял» (дельцов, воров, спекулянтов) в крупном жульничестве, то не целесообразно ли и им ответить адекватно?!
Кроме того, и распрекрасная демократическая Англия не всегда жаловала гениев. Говорят, факты – довольно упрямая вещь. Вспомним, как из страны фактически был изгнан великий Байрон. В жуткой нищете влачил тут свое существование Р. Бернс. Окончивший колледж в Итоне, затем поступивший в Оксфорд П. Шелли был исключен оттуда якобы за проповедь атеизма. Где же истинная «свобода мнений»? В 1737 г. в Англии был принят «Закон о лицензиях», по сути дела направленный против острых комедий Филдинга. Фарисеями отринут О. Уайльд, угодивший в английскую тюрьму. Трагично сложилась и судьба У. Блейка, погребенного в безымянной яме для нищих. Уайльд даже написал: «Байрон ужасно растрачивал себя, воюя с глупостью, посредственностью и филистерством англичан».