Многие политики плохо знают историю… Сколько можно вдалбливать в их головы, что свобода с демократией успешно работают только там и тогда, где все и вся подчинено суровому закону, где воцаряется приоритет титульной нации (англичане, немцы или русские), когда все без исключения четко выполняют постановления всех ветвей власти. По сути дела, в Британии вот уже много веков действует жесткая диктатура короны и закона. Эти порядки должны войти в плоть и кровь нации, прежде чем настанет пора «демократии». Я уже не говорю о том, что их «демократия» стоит на пьедестале виселиц, казней, разбоя. Вместе с тем даже сильная власть не может еще служить стопроцентной гарантией успеха. Сильному телу необходима умная голова и крепкие руки.

Однако почему именно XVII в. стал тем поворотным пунктом европейской и мировой истории, с которого собственно и ведет происхождение система современных буржуазных обществ? Американский ученый Т. Парсонс, один из классиков социологии XX в., даёт такое объяснение: «Мы предпочли датировать зарождение системы современных обществ не XVIII веком, с его эволюцией в сторону «демократии» и индустриализации, а XVII веком, с его изменениями в устройстве социетального сообщества и в особенности в отношении религии к легитимизации общества».[151] Что это означает? Окунемся в жизнь английского народа, проникнуть в атмосферу эпохи, в «психологию народов» (В. Вундт).

В чем же состояло это «величие»? Порядок и благосостояние зависят от сочетания гражданских, политических, социально-экономических элементов. Социолог Парсонс в этой связи писал: «Заметное процветание Англии и Голландии в особенности, но и Франции в том числе, еще до появления изобретений, несомненно, было результатом развития рыночных систем в этих странах, что, в свою очередь, зависело от наличия политической и правовой безопасности, а также юридической практики, основанной на собственности и контракте, которые благоприятствовали становлению коммерческого предпринимательства. Английское и голландское процветание было, кроме прочего, следствием относительно слабого давления государства на экономические ресурсы при отсутствии многочисленных постоянных армий и отсутствия у аристократии резко негативного отношения к «торгашеству», характерного для большинства стран континента».[152] Однако было ли в этой стране нечто такое, что побудило впоследствии Ф. Энгельса изречь не характерные для него восторги: приходишь в изумление «от величия Англии еще до того, как вступишь на английскую землю»?[153]

Разбой, войны, торгашество и стали теми тремя китами, на которых обосновалась англосаксонская цивилизация… Вся история Великобритании (и США) – история кровавой, безжалостной борьбы за территории и рынки. Англосаксы – те же иудеи, только закамуфлированные под протестантизм (с точки зрения их философии и принципов). Алчность и злато – их истинная религия. Не случайно и истоки денежной философии Нового и Новейшего времени, известной как «меркантилизм», появились именно здесь – в Альбионе. Весьма характерным является и то, что меркантилисты сделали своим девизом древнее изречение, приписываемое иудейскому царю Соломону «Деньги всё могут». Впоследствии точно так же будет названо известное произведение меркантилиста Вандерлинта («Money answers all things», 1734). Огромное значение придавалось и торговле. Из всех методов обогащения нации (помимо откровенного разбоя, разумеется), как считал англичанин Л. Робертс, «внешняя торговля считается самым надежным и легким».[154]

Движущей силой Английской революции, «нервом буржуазных преобразований» стали кальвинисты (т. е. сторонники Кальвина). Их называли еще пуританами («чистыми»), подразумевая под этим строгость их нравов, набожность, скромность в одеждах и образе жизни. Ценности аскетического протестантизма способствовали победе Английской революции. В стране утвердился религиозный плюрализм.

Особая роль в этой идейно-классовой борьбе принадлежала Библии… Библия стала настольной книгой англичан! Поэт и критик Мэтью Арнолд (1822–1888), отмечая роль этой книги в воспитании целого ряда поколений британцев, скажет: «Тот, кто не знает ничего, не знает даже своей Библии»… Напомним о важной роли переводчика Библии, вольнодумца Дж. Уиклифа. Он стал учителем многих «бедных священников», из среды которых вышел «мятежный поп» Джон Болл, идеолог крестьянского восстания 1381 г. В конце XIV в. стали появляться социальные реформаторы в характерном религиозном обличье («бормотуны»).

Революция явилась миру в пуританских одеждах. Общество давно разделилось на пуритан и католиков. Естественно, что внутри религий шло оформление групповых интересов. Различным было отношение к вопросам культуры и образования. Король и католические священники относились с подозрением к книге и Библии. По их мнению, даже статуи и иконы – не более чем «книги неграмотных». Протестанты же видели в книге мощное орудие. «Мы привлекаем людей к тому, чтобы они читали и слушали Слово Божие», – писал епископ Джуэл. «Мы склоняем к знанию, а они (католики) к невежеству». В самом факте широкого распространения знаний иные видели средство установления социальной справедливости и народного благосостояния. В 1640 г. пала цензура. Пуритане надеялись, что с книгопечатанием распространится знание и «простой народ, зная свои права и свободы, не станет более управляемым путем угнетения». Как бы там ни было, а то, что в гущу народных масс пришли дешевые библии (с эпохи Реформации и по 1640 г. тут распространено свыше 1 млн. изданий Библии и Нового Завета) большое значение.

Книга стала лакмусовой бумажкой прогресса. Вокруг печатного слова кипели битвы. В 1628 г. Карл I чуть не задохнулся от гнева и возмущения, когда общины в Англии потребовали от него напечатать «Петицию о праве» (первое вмешательство народа в королевские прерогативы). Он возражал против того, чтоб народные массы вообще знали об этом требовании. Бурно отреагировала Палата лордов на призыв Палаты общин напечатать «Великую ремонстрацию» (в первый и последний раз в своей истории члены Парламента обнажили шпаги).

Каждый вычитывал в Библии то, что и желал прочесть. Уровень научных знаний был ничтожен, а система обучения в обществе еще только-только складывалась. К. Хилл писал в этой связи: «Низкий образовательный уровень духовенства усиливал стремление пуритан к домашней религии, к чтению Библии… Но что хуже всего, университетское образование продемонстрировало свою несостоятельность в качестве стража веры. В новом мире конкуренции, развертывавшемся вокруг, молодые люди, учащиеся университетов обнаружили, что Библия противоречит иерархическому обществу и иерархической церкви. Церковники поставляли предателей из своей собственной среды. Как только Писание было переведено на английский язык и отпечатано, ящик Пандоры открылся… Библия явилась разделяющим фактором в обществе, где копилось социальное напряжение».[155]

Таким образом и пуританская вера зачастую черпала энергию, энтузиазм, даже идеи в учении Христа-революционера! О роли Библии в жизни английского общества говорил в «Опыте о нравах» и философ Вольтер. Он писал: «Во времена Кромвеля место всякой науки и литературы занимало подыскивание текстов из Старого и Нового Заветов и применение их к политическим распрям и самым жестоким революциям». Время требует новой Библии справедливости!

Из той плеяды пуритан выйдут герои Английской революции, а также «отцы-пилигримы», основавшие первые поселения в Америке. О них не скажешь, что они «купались в деньгах». Благодаря их влиянию, мужеству, энергии и решимости английскому парламенту удалось отстоять принципы законности и правопорядка, приняв в 1719 г. знаменитый «Закон против мошенничества и спекуляции». Для иных стран и парламентов спустя три века ноша эта оказалась непосильной. Нет той строгости, мужества, патриотизма, нет элементарного здравого смысла. Английское пуританство «дало образцы массовой целеустремленности, методичности», а также «превратилось в суровую школу самодисциплины, перевоспитания и преобразования духовного облика своих приверженцев». Протестанты Англии и Голландии проявляли интерес и к работам иноверцев. В XVII веке в Оксфорде выходит повесть суфийского мыслителя XII в. Абу Ибн Туфейля «Философ, воспитавший себя сам» (1671). Через год ее печатают и в Амстердаме. Что заинтересовало в ней протестантский «истеблишмент»?