чтобы опять ударить и Антон заорал, как укушенный:

— От Пчелы я!!!

Рука замерла в неприятной близости от физиономии.

Мужчина рывком поднял его и вжал в ствол сосны.

— Повтори.

— От Пчелы. Она в Ивановичах! — затараторил. — Туда немцы пошли! СС! Сожгут

деревню на хрен!

Дежурный сообразил, что Ленка просто так да еще полицаю, место расположения

отряда не выдаст, да и весть полицай выдал из ряда вон. Петр пихнул того в

сторону отряда:

— Бегом, — ринулся вперед.

Минут через десять, мигом собравшись, в сторону деревни выдвинулись отделения

Тагира, Дрозда, Прохора Захаровича. Перемыст получив автомат, бежал с ними, по

дороге муторно и путано пытаясь что-то объяснить лейтенанту. Тот сразу его

признал, и чуть не убил за полицейскую форму. Но магическое: от Пчелы, спасло

лицо Антона от потрясений, а самого от пули, которую Саня, да и не только он,

легко бы пустили в грудь предателя.

Однако дело оборачивалось так, что до биографических подробностей Перемыста

стало всем ровно. Отряд боялся не успеть, и бежал, что есть мочи.

Уже на подходе к деревне поняли — поздно. Остановились на пригорке, как на

преграду наткнулись — внизу, как на ладони лежала не деревня — пожарище.

Догорали последние дома. Тополя — исполины как колья натыканные шли вдоль того

места, где недавно была центральная улица Ивановичей.

У многих крик в горле застрял от увиденного, лица, что головешки черными

сделались.

Тагир приказал окружить пепелище, часть бойцов послали по лесам за древней,

искать жителей. Надежда, что кто-то жив, еще теплилась.

Сашка первым к деревне рванул. Невозможно было поверить в то, что видели глаза.

— Не могли они людей сжечь! — а сам себе не верил. Знал — могли!

Сашок рядом оглядывался и приметил странное в конце тополиной аллеи, рванул и

как споткнулся: к четырем тополям были прибиты за руки трупы. Мужчины,

обгоревшие — видно. Здесь пожар больше всех бушевал. Дальше мальчишка совсем и…

Сашок отступил, головой закачал: нет, ребята, нет…

И наткнулся на Тагира. Тот стоял и смотрел, как и он на прибитую через ладони

девушку, и как оглох, ослеп. Потерялся. Ребята подходили. Точно так же замирали,

не в силах ни двинуться, ни слова сказать.

Сашка увидел странное сборище возле деревьев и подошел. Протолкался, желая

понять, что там такое… и ворот гимнастерки рванул. Сердце как в тиски сжало,

крик в горле встал.

Тагир плечо ему сжал и шагнул к телу первым. Смотреть на окровавленное лицо не

мог, тронуть боялся и все тянул штырь из ладоней девушки, сжимая зубы. И вдруг

стон. Слабый, еле слышный. Он замер, подхватив Пчелу.

— Жива, — дрогнули губы. Взгляд в серого от горя Дрозда. Того как обухом по

голове дали, подталкивая. В голове помутилось — вцепился в штырь, вытаскивая из

дерева, а тот крепко вбит, держит за руки. На силу вырвали с товарищами. Ленка

на руки ему упала.

Он ее на траву положил, боясь раны потревожить, оглядел. Лицо от крови оттер и

увидел в ране над виском осколок. Пальцы дрожащие на шею положил, пульс проверяя

— бьется.

— Суки… ну, суки, — выдал побелевшими губами. Перемыст осколок из раны

пальцами выдернул, зажал ее, кровь останавливая:

— Бинт давай, — процедил в лицо лейтенанту.

Тагир подал. Голову перевязали, грудь трогать страшно было. Вся левая сторона

ребер в дырках от осколков.

— К Яну надо, — тяжело посмотрел на товарища.

— Ежу ясно, — буркнул тот. Говорить вообще не хотелось, не о чем.

Партизаны сняли остальных с тополей и положили на траву в ряд. Прибежал Петя,

сообщил, что большинство иванцевских в лесу сховались, девка какая-то шалапутная

всех сбаламутила.

Дрозд зажмурился: «шалапутная»? Она их спасла, а ее вон как назвали…

Перетянул ей раны, всех отодвинув и, на руки поднял: не отдаст.

Так и донес сам не останавливаясь, не понимая, есть кто рядом, идет ли с ним, за

ним.

И не чувствовал ничего: ни усталости, ни тяжести. Только во что в душе, что в

сердце, словно пеплом тем завесило. Мрак на душе, а в нем ярость клокочет такая,

что вырвалась бы — небесам тошно стало.

Молча мимо поста прошел, по расположению отряда. Ногой в госпиталь дверь толкнул,

не заметив, как застыла, рот прикрыла от ужаса, Надя.

Положил Лену осторожно на лежак, что операционным столом Яну служил и тяжело

уставился на мужчину. Тот как стоял, так и застыл, взгляд растерянный и

потерянный.

— Откуда? — прошептал, шагнув к телу, ладонь в руку взял — раны на ней

странные.

— К тополю прибили! — бросил Сашка зло, лицо такое, что и понимать не надо —

не в себе мужчина. — Осколочных море.

Осел на табурет, голову опустил — холодно отчего-то стало и тоскливо, так бы и

утопился.

И тут командира заметил. Георгий Иванович стоя у ног Лены и смотрел на нее,

потом медленно перевел взгляд на врача:

— Сделай что-нибудь. Сделай все, чтобы жила.

— Я не Бог, — бросил тот глухо.

— Так стань им!! — закричал Сашка.

Янек помолчал и вдруг заорал в ответ:

— Так убирайтесь оба!! Надя?!! Готовь к операции!!

Командира и Дрозда смыло. Последний вообще не предполагал, что Вспалевский

кричать умеет, да и Георгий Иванович видимо тоже получил потрясение от рыка

всегда спокойного, даже медлительного, интеллигентного доктора.

Командир ушел помогать распределять беженцев из Ивановичей, принимать доклад от

Тагира, а Сашка осел на лавку у избы и приготовился ждать. Взгляд бешенный,

ненормальный. Мужики подходили, желая узнать чего там и как, но натыкались на

его взгляд и молча уходили. Прохор Захарыч же сел рядом, понимая, что творится с

мужчиной, закурил и ему протянул. Санька взял, затянулся и закашлялся до слез.

Но были ли эти слезы от крепости табака, Прохор Захарыч сомневался.

Надя плакала, подавая Янеку инструмент. Врач методично вытаскивал осколки, но

понимал, что все не достать — нужна более серьезная операция, а ни сил у Лены,

ни медикаментов, ни возможности сделать это в полевых условиях — у него нет.

Он бы хотел выйти и сказать Дрозду и ребятам: будет жить.

Но как специалист знал — шансов, что выживет мало.