последовала его совету — полетела в окно, в темноту разбавленную точками
городских огней вдали.
Инга сидела напротив сына, подперев ладонью щеку, и с тоской смотрела, как он
ковыряется в тарелке.
— Ешь все.
— Не хочу, — вообще отодвинул тарелку Игнат. — Сыт, спасибо.
— Ты когда последний раз ел? Что?
— Какая разница, ма? — поморщился парень, уловив истерические нотки, что
зазвучали в голосе женщины. Хлебнул чая и вылез из-за стола.
— Я отцу нажалуюсь! — хлопнула ладонью по столу Инга, не зная, чем еще
напугать сына, встряхнуть, привести в себя.
— Жалуйся, — бросил равнодушно и встал у окна, вперив немигающий взгляд в
темное, ночное небо.
Ну, хоть плачь, хоть вой, хоть ногами топай — ему все едино!
— Ты в академии был?!
— Был.
— Что там нового?
— Ничего.
— Как успехи в учебе?
Парень молчал, мысленно отсылая мать домой.
— Игнат?!
— Ну?
— Ты мне не нукай! Ишь, привычку взял. Закрой окно, холодно. И вернись за стол,
чаю попьем, поговорим. Я пирожное тебе принесла, а ты даже не попробовал.
— Не хочу.
— Аппетита нет? Заболел? Может, специалистам покажемся? Температуру мерил?
— Я здоров.
— Вижу. Закрой окно, я сказала, продует! Игнат!
— Да, оставь ты меня в покое!! — взорвался парень. Женщина смолкла, сникла,
пораженная вспышкой немотивированной ярости. Агрессивность сына, о которой она и
не подозревала, совершенно расстроила ее: женщина всхлипнула и заплакала.
— Ма, ну, перестань, а? — поморщился парень. И видя, что та не слышит его, со
вздохом покинул свой пост, пошел ее успокаивать. — Не плачь, мама, прости. Я,
правда, сыт и здоров. Что ты выдумала?
Инга вытерла слезы, покрутила чашку с остывшим чаем и решилась:
— Игнат, если уж у вас такая любовь, то приводи свою девушку, живите. Я слова
не скажу.
Игнат невесело улыбнулся и скривился, готовый заплакать в ответ — что ж, ты
раньше-то упрямилась, мам? Эх, если б все так просто было — приводи, живи…
— Она не хочет.
— Как это? — оскорбилась Инга: да к такому, как ее сын, на четырех конечностях
поспешать надо! Ишь, королева нашлась!
— Не спрашивай, ма! — парень сел за стол и стал нервно размешивать сахар в чае.
Инга смотрела на него и понимала, что должна, обязана спасти своего ребенка от
верной погибели, а для этого должна взять ситуацию под контроль любой ценой.
Давление не пройдет, жалость — тоже мимо. Тогда — понимание, союзничество.
Тактика тонкой, очень мягкой игры. Верно!
— Игнат, расскажи мне о ней, — попросила ласково. — Я верю, вы все равно
будите вместе, и хочу лучше понять, кто станет членом нашей семьи.
Игнат удивленно, с долей недоверия посмотрел на женщину — шутит?
Нет, та не шутила — лицо серьезное, взгляд добрый, задумчивый, располагающий.
Сын не смог скрыть радости:
— Мам… ты, правда, веришь, что мы будем вместе?
— Конечно, сынок. Ссоры, недоразумения случаются в любой семье. Важно, чтоб
ваши чувства от этого не страдали. А они не страдают, я же вижу.
Но не успела мать закончить свою благожелательную речь, как Игнат вздрогнул,
уставился в окно. Ему показалось, что-то мелькнуло в темноте, послышалось
знакомое фырчанье. Парень забеспокоился, что из-за матери Лесс не залетит к нему,
и они не увидятся. Он резко вскочил и почти силой принялся выталкивать женщину
вон:
— Мам, иди, пожалуйста, иди! Я позвоню. Потом поговорим, хорошо? Ну, давай
мамочка, иди.
Женщина возмущенно уставилась на сына и хотела резко высказать, что думает о его
манерах, но вспомнила, что избрала роль тактичной, всё понимающей подруги всем
влюбленным безумцам. Выдавила улыбку и закивала, оставляя квартиру сына:
— Конечно, ты прав, мне пора.
Игнат благодарно посмотрел на нее, чмокнул в щеку и вернулся наверх, взбежав по
лестнице, перепрыгивая ступени, а Инга открыла дверь, но за порог не ступила.
Замерла, чутко прислушиваясь к тому, что делается наверху, гадая, что за
странных гостей, приходящих через окно, расположенное на восемнадцатом этаже,
ждет ее сын, безумный альпинист: парочку отмороженных экстремалов, агента СВОН?
Лесс сидела на ветке дерева, качаясь на ней. Поглядывала вниз на разборки
дворовых котов. Серый худющий наглец во все горло рассказывал неуклюжему рыжему
толстяку о своих потрепанных жизнью нервах. Тот пытался прорычать в ответ, что и
у него настроение аховое и в принципе на все трудности чужой жизни и отклонений
психики параллельно, но вместо достойного комплекции рыка получалось утробное
ворчание даже не кота, а его ужина.
Рыжему хотелось домой, серому нужно было показать, кто во дворе хозяин.
Один не умел драться, другой не видел в том смысла и стращал скорей от скуки да
зависти к сытой жизни собрата.
Лесс внимательно слушала их пререкания и, зевнув от скуки, решила помочь
солистам расстаться — рыкнула, как голодный лев, от души и с довольством. Рыжего
подбросило с места, понесло через серого в сторону кустов. Серый, путаясь в
собственных лапах, чуть не по-пластунски принялся отползать в противоположную
сторону, максимально сровнявшись с землей: Я желтый листик, я травинка, клочок
газона, уголок асфальтовой плитки.
Лесс фыркнула — вояка! И заскучала в образовавшейся тишине. Домой не хотелось —
что там делать? Одни буки — не порезвись, не пошали — тоска. По городу на сытый
желудок кружить — тоска в квадрате. А на дереве, как желудь сидеть да котов
пугать — тоска в кубе. И куда бедной Варн податься, чтоб развеяться?
А почему б человечка не навестить? — мелькнула шалая мысль. У него много
интересного в доме, и говорит он забавные вещи. Да, отчего б не повидаться?
Варн сорвалась с дерева и полетела знакомым курсом в сторону квартала высотных
свечек за парком.
Десять минут, пятнадцать — тишина. Инге надоело ждать, чутко прислушиваясь, как
законченный параноик, к тишине в доме. Она покинула квартиру сына, решив
обязательно рассказать мужу о том, что их сын, похоже, имеет серьезные проблемы
с психикой. Пора парня спасать. Если оба возьмутся: отец — силой, мать — лаской
