В самых ранних изданиях его речи были добавлены слова: "На сем стою и не могу иначе". Эти слова, хотя их и нет в записях, сделанных непосредственно на заседании сейма, могут быть тем не менее истинными, поскольку те, кто записывал его речь, могли оказаться слишком взволнованными, чтобы точно изложить все сказанное.
Лютер говорил по-немецки. Его попросили повторить сказанное на латыни. Лютер затруднялся. Один из его друзей прокричал: "Если вы не можете этого сделать, доктор, то вы и так уже сказали достаточно". Лютер вновь подтвердил свое решение на латыни, жестом победоносного рыцаря вознес руки вверх, выскользнул из темного зала под негодующее шипение испанцев и удалился в свои покои. Фридрих Мудрый также отправился домой, где он заметил:
"Доктор Мартин говорил превосходно перед императором, князьями и законодателями как на латыни, так и по-немецки, но мне кажется, что он взял на себя слишком большую смелость". На следующий день Алеандр услышал новость, что все шесть курфюрстов готовы объявить Лютера еретиком. То есть в том числе и Фридрих Мудрый. По словам Спалатина, Фридрих Мудрый был весьма озабочен, действительно ли Лютер осужден на основании Писания.
Вормсский эдикт
Император вызвал к себе курфюрстов и многих из князей, чтобы узнать их мнение. Они попросили время на размышление. "Хорошо, - сказал император, - извольте выслушать мое мнение", - и прочел собственноручно написанный им по-французски документ. Это не была заранее заготовленная его советниками речь. Юный Габсбург исповедовал свою веру:
"Я потомок многовековой династии христианских императоров этого благородного германского народа, католических королей Испании, эрцгерцогов Австрийских и герцогов Бургундских. Все они до самой смерти сохраняли верность Римской Церкви и защищали католическую веру и честь Божью. Я исполнен решимости следовать их путем. Когда один монах выступает против всего тысячелетнего христианства, он не может быть прав. Посему я твердо намерен отвечать за свои действия моими землями, моими друзьями, моим телом, моей кровью, моей жизнью и моей душою. Не я один, но и все вы, представители благородного немецкого народа, навсегда запятнаете себя бесчестием, если мы по своему небрежению дозволим существовать не то чтобы ереси, но даже подозрению на ересь. Выслушав вчера все нечестивости, произнесенные Лютером в свою защиту, я сожалею, что столь долго медлил с принятием решительных мер против него и его лжеучения. Я не желаю более иметь с ним ничего общего. У него есть охранная грамота, он может возвратиться домой, но ему не дозволено проповедовать или сеять смуту каким-либо иным образом. Я намереваюсь предпринять действия против сего отъявленного еретика и посему прошу вас выразить свое решение, как вы мне и обещали".
Многие из тех, кто слышал императора, ощутили дыхание смерти. На следующий день курфюрсты объявили о своем полном согласии с императором - но лишь четверо из шести подписались под таким решением. Не согласились с ним Людвиг Палатинский и Фридрих Саксонский. Император совершенно недвусмысленно обозначил свою позицию.
Теперь император счел, что заручился достаточной поддержкой для издания эдикта, но за ночь на дверях ратуши и в других местах Вормса появились листовки с подписью: "Башмак!" Это был символ крестьянского бунта - деревянный башмак ремесленника против сапога знати. Уже целый век Германию сотрясали крестьянские волнения. Появившиеся в Вормсе листовки недвусмысленно намекали, что крестьяне восстанут, если Лютер будет осужден. Откуда возникли эти подметные письма, можно было лишь догадываться. Гуттен предположил, что их расклеивали паписты, чтобы дискредитировать лютеран, но Алеандр ровным счетом ничего не знал об источнике их появления. Как бы там ни было, Альбрехт Майнцский заметался. На рассвете Альбрехт ворвался в опочивальню императора, который лишь посмеялся над его страхами. Но Альбрехт не успокоился, а заручился поддержкой своего брата Иоахима, наиболее яростного противника Лютера. По настоянию этих двоих законодатели обратились к императору с просьбой предоставить Лютеру еще одну возможность защитить себя. Император ответил, что он не желает более иметь никаких дел с Лютером, но им дает три дня.
Затем в более узком кругу были предприняты попытки сломить Лютера. Не будучи столь драматичным, это испытание имело ничуть не меньшую значимость, чем публичные слушания. Для того, кто способен открыто противопоставить свое мнение многочисленному собранию, может оказаться куда труднее - если он не утратил способность чувствовать - сопротивляться мягким увещеваниям людей, стремящихся предотвратить раскол Германии и распри в Церкви. Во главе этой группы стоял Рихард Грейффенклаусский, архиепископ Трирский, хранитель цельнотканых одежд Христовых. Фридрих Мудрый уже давно предлагал его кандидатуру на роль арбитра. Он был связан как с некоторыми друзьями Лютера, так и с некоторыми его недругами, например, с герцогом 1еоргом.
В несколько иной форме возобновились предпринятые ранее Глапионом попытки склонить Лютера к частичному отречению. Лютеру поведали, что можно только приветствовать его выступления против торговцев индульгенциями, а разоблачения Рима в коррумпированности буквально согревают сердце. Лютер прекрасно писал о добрых деяниях и десяти заповедях, но трактат "О свободе христианина" подстрекает народ к отрицанию всяческого авторитета. Можно заметить, что на этот раз речь шла в основном не об опасности, таящейся в ниспровержении системы таинств "Вавилонского плена", но о предполагаемой угрозе общественному спокойствию, которую якобы несет с собой трактат о христианской свободе. Лютер отвечал, что ни о чем подобном он не помышлял, а наставлял повиноваться даже дурным правителям. Трир упрашивал его не разрывать цельнотканых одежд христианства. Лютер отвечал советом Гамалиила подождать и посмотреть - от Бога ли его учение или от человека. Лютеру напомнили, что его крушение повлечет за собой также и гибель Меланхтона. При этих словах глаза Лютера наполнились слезами. Но когда его попросили назвать имя судьи, решение которого он готов признать, Мартин, взяв себя в руки, отвечал, что он предпочел бы иметь судьей ребенка восьми-девяти лет от роду. "Папа, - заявил он, - не может быть судьей по вопросам, относящимся к Слову Божьему и вере. Христианин должен сам исследовать их и иметь собственное суждение". Комитет сообщил императору о постигшей его неудаче.
6 мая его высочество представил сократившемуся составу сейма последний проект Вормсского эдикта, который был подготовлен Алеандром. Лютер обвинялся в том, что, подобно проклятым Церковью богемцам, он отрицает семь таинств.
"Он опорочил брак, поносил исповедь и отверг тело и кровь нашего Господа. Согласно его учению, таинства зависят от веры принимающего их. Он язычник в своем провозглашении свободы воли. Этот дьявол в монашеском обличье собрал воедино древние ереси в одну зловонную лужу и присовокупил к ним еще и новые. Он отвергает власть ключей и подстрекает мирян омыть руки свои в крови духовенства. Его учение несет с собой бунт, раскол, войну, убийство, разбой, поджог и крушение христианства. Он живет, подобно зверю. Он сжег декреталии. Он равным образом презирает и отлучение от Церкви, и меч. Особенно он опасен гражданской, а не церковной власти. Мы всячески увещевали его, но он признает только авторитет Писания, которое истолковывает по своему усмотрению. Мы давали ему двадцать один день, исчисляя от 15 апреля. Ныне мы избрали законодателей. Лютера должно рассматривать как осужденного еретика [хотя булла о его отлучении от Церкви еще не была обнародована]. По истечении срока никто не имеет права укрывать его. Его последователи также должны быть осуждены. Книги его надлежит стереть из памяти человеческой".
Алеандр представил текст эдикта на подпись императору. Тот взялся за перо. "Я не имею ни малейшего представления о том, что побудило его к этому, - вспоминал Алеандр, - но он вдруг отложил перо и сказал, что должен согласовать эдикт с сеймом". Император знал, почему он так поступает. Члены сейма разъезжались по домам. Фридрих Мудрый уже уехал. Людвиг Палатинский также уехал. Оставались те, кто готов был осудить Лютера. Хотя эдикт и датировался 6 мая, но издан он был лишь 26-го. К этому времени остались лишь единодушные в своем мнении участники сейма. И тогда император подписал эдикт. Алеандр сообщал:
