На новом этапе остро требовались деньги, большие деньги. Нужны были настоящие спонсоры, типа Саввы Морозова или Ялмара Шахта, способные оценить потенциал нового движения и отстегнуть миллионы в партийную кассу. Вот только, где их взять, этих спонсоров? Несознательные толстосумы предпочитали выбрасывать деньги на футбольные клубы и океанские яхты. Но Вильям Гранатов не отчаивался. Он знал, что наконец-то поставил на правильную лошадь. По крайней мере, теперь он считался политиком, а следовательно, мог не опасаться подохнуть в психушке.

В настоящее время его намного больше беспокоило не отсутствие денежного спонсора, а совсем другое, непредвиденное обстоятельство. В последние месяцы Гранатов остро страдал от тяжелого раздвоения личности. Решение принять за образец сразу обе партии автоматически привело его к необходимости подражать обоим лидерам одновременно.

Поначалу это выглядело нетрудным: вожди казались Гранатову чрезвычайно похожими друг на друга — в точности, как и их партийные программы. Оба отличались решительностью, жестокостью, нетерпимостью к любому мнению, кроме своего собственного. Оба твердо полагали себя гениальными специалистами по всем вопросам — от строения атомного ядра до посева озимых. Оба являлись последовательными гуманистами, то есть, не останавливались ни перед чем ради достижения благороднейшей цели: всеобщего человеческого счастья… для тех, конечно, кого они сами соглашались считать людьми. Наконец, оба носили усы — непременный атрибут всякого настоящего лидера.

Существовали и различия, но и они, скорее, подчеркивали сходство. Например, один ходил лысым, зато с козлиной бородкой, в то время, как другой компенсировал лысость подбородка челкой — тоже, в некотором роде, козлиной. Только слепец не узрел бы высшего смысла в этом божественном взаимодополняющем козлоподобии. Вильям слепцом не был. Он отрастил бороду, усы и выстриг челку. Он, как первый, постоянно держал обе руки на причинном месте, убирая их оттуда лишь затем, чтобы, как второй, азартным жестом заткнуть большие пальцы за прорези специально заведенного жилета. Он стал говорить резким вождистским фальцетом, размахивая при этом кулаком и брызгая слюной. Он почти физически ощущал, как внутри него прорезается, оживает, ворочается заветная двойня.

Поначалу это чувство было непередаваемо приятным, но затем возникли проблемы. Вожди органически, принципиально не терпели никакой конкуренции, никакого равного добрососедства. Не могло быть и речи о мире между этими близнецами, похожими, как две капли мочи. Они устраивали постоянные свары, вопили, лягались, царапались, изрыгали друг на друга проклятия и брань.

— Подлый плутократ! — орал первый. — Наглая мелкобуржуазная сволочь!

— Подлый плутократ! — эхом отзывался второй. — Наглая жидовская сволочь!

Структура ругани, эпитеты и определения обоих были практически идентичны, а потому выпады оппонента выглядели прямо-таки зеркальной пародией, что, конечно же, раздражало противников еще больше. Все это можно было бы стерпеть, если бы оказалось возможным развести забияк хотя бы по разным комнатам. Увы, ареной их столкновения оставалась все та же многострадальная душа Вильяма Гранатова. Истоптанная, загаженная, заплеванная, усыпанная зубами и обломками вставных челюстей обоих непримиримых борцов, она стонала и требовала отдыха. Такими темпами Гранатов мог запроситься в психушку сам, без всякого принуждения. Вскоре он пришел к неизбежному выводу о необходимости напарника. В одиночку было просто не устоять.

Нет, не устоять. Основатель РНКП(бл) горько покачал головой. Вот только где его взять, напарника? Словно почувствовав настроение хозяина, подошла любимая овчарка Блонди, деликатно ткнулась в руку влажным холодным носом.

— Ах Блонди, Блонди… — вздохнул Гранатов. — Если бы ты могла быть напарником… ты ведь не можешь, а?

Блонди склонила набок длинноухую башку, глянула вопросительно, словно говоря:

— Отчего же не смогу? Для тебя я все смогу, только прикажи…

Гранатов рассмеялся, потрепал собаку по загривку, подошел к окну. В тесный петербургский двор-колодец, едва помещаясь в нем, длинной змеей вползала кавалькада машин с могучим черным «хаммером» во главе. Это прибыл с царственным визитом важный потенциальный спонсор — некоронованный король питерских рынков, непревзойденный мастер вытряхивания денег, называемый оттого императором всея тряси, Цезарь Коба Джукашвили.

Когда гости вошли в комнату, Блонди зарычала, как и положено приличной собаке, а хозяин, как и положено приличному хозяину, притворился, будто сердится на нее за это:

— Блонди! Место! Ты что это…

В ответ она, в свою очередь, притворилась обиженной, троекратно прокрутилась вокруг собственного хвоста и с утробным стоном улеглась рядом с хозяйским стулом. Все было разыграно, как по нотам. Они с хозяином вообще были очень слаженной парой. Блонди положила голосу на пол и, поводя бровями, принялась разглядывать вошедших. Их было трое, но реальной опасности для хозяина они не представляли: Блонди нисколько не сомневалась, что, в случае необходимости, легко справится со всеми. Она даже прикинула примерный порядок действий: сначала можно прыгнуть всеми четырьмя лапами на грудь вожаку и для гарантии полоснуть его клыком по шее; потом, едва приземлившись, следует куснуть под колено вон того красномордого, а затем уже, не торопясь, повернуться к худому. Тогда он, скорее всего, сам убежит. Сразу видно, что слабак — вон, как дружелюбно поглядывает в ее сторону: значит, заискивает, боится… А вдруг не слабак? Вдруг он просто маскируется? Это у собак все понятно, а люди хитры, особенно чужие. Блонди резко подняла морду и пристально вгляделась в глаза худому. К ее негодованию, нахал немедленно подмигнул, так что пришлось снова рыкнуть, хотя и сдержанно, но со значением. Фамильярности Блонди не терпела в принципе.

— Блонди! — снова прикрикнул на нее хозин. — Не стыдно тебе?

Овчарка послушно изобразила глубочайшее раскаяние — в сторону хозяина и одновременно построже зыркнула в сторону худого, чтобы не задавался. Чтобы знал, что, в случае чего, нет такой силы, которая спасла бы его от Блондиных зубов… Возможно, следует начать именно с него: уж больно нахален.

— Прямо не знаю, что это с ней, — с наигранным недоумением сказал хозяин. — Обычно такая спокойная.

— Деянь неузкая! — совсем по-человечески откликнулся непонятный предмет, на который Блонди поначалу не обратила вовсе никакого внимания. — Чуйка!

Хозяин удивленно вскинул брови.

— Чуйка? — переспросил он. — Никогда не слышал о такой породе. Нет, Блонди чистокровная немецкая овчарка. Моя любимая порода.

— Чуйка — это помесь чау-чау и лайки, — пояснил худой, и опять весело подмигнул.

Блонди прикинула, не рыкнуть ли и решила, что не стоит. Гость явно не таил дурных намерений, а наоборот, приглашал к игре. Играть Блонди любила даже больше, чем кровяную колбасу, а уж кровяную колбасу она просто обожала. Овчарка облизнулась.

— Чуйка — это чуйка! — упрямо провозгласил странный предмет. — Не искажайте мои слова.

На вид он был поразительно похож на человека, но только на вид. На запах это была обычная, хотя и сильно ароматизированная, деревяшка, а поскольку носу собаки доверяют намного больше, чем глазам, то за четвертого гостя говорящий чурбан не мог сойти никоим образом. Как ни крути, в комнате вместе с Блонди находились хозяин, трое гостей и чурбан. А может быть, это вовсе не чурбан, а кукла? Хорошо бы… В куклы обычно играют, их можно замечательно грызть и играть в «ну-ка отними!» Вот, наверное, почему худой так завлекающее подмигивает! Блонди подарила худому косой благожелательный взгляд и улыбнулась, далеко вывесив розовый язык с мраморными разводами слюны. Худой с готовностью ответил улыбкой.

— Замечательная у вас собака, — сказал он. — Вот только имя не слишком…

Блонди почувствовала, как хозяин напрягся и перестала улыбаться. Видать, этот худой, и впрямь, не так прост.