Она нашарила наконец рукав молодого и потянула его на себя.
— Пошли, Сашка. Будешь меня… — последнее слово утонуло в икоте, но было, несомненно, правильно понято Сашкой.
Парень встал, поспешно допивая последний стакан. Половины ведра уже как не бывало. Мужик в ватнике покачал головой. Он явно не одобрял происходящего, но не осмеливался возражать.
— Вона, — вполголоса сказал он через некоторое время, кивая в темноту, из которой слышались ругательства и пьяный смех удаляющейся парочки. — Видали? Жена называется.
— Жена? — удивился Веня. — Твоя? Я думал, она бригадирша.
Мосластый присвистнул.
— Какое там… Бригадир в Оренбурге остался. Дрезиной задавило. Нас из Омска восемь человек выехало. По два на кажный вагон. Всего четыре вагона, по двенадцать телок. Сначала все путем было, пить-то, конечно, пили, но в меру.
— В меру? — недоверчиво переспросил Вовочка. — Бригадира-то, небось, по пьяне задавило?
— По пьяне, — согласился мужик. — Значит, может, и не в меру. Но без бригадира совсем беспредел пошел…
Он отчаянно махнул рукой и стал загибать пальцы.
— Сначала Колька своего кореша зарезал. Кореша — в морг, Кольку — в милицию. Потом в Нижнем Сашкиному братану пальцы башмаком оторвало. В больничку увезли. А четыре дня назад бригадирову бабу сожрали… — мосластый осушил очередной стакан и, морщась, заключил. — Вот и считай…
— Сужаали? — заинтересованно переспросил коротышка. — Так по яму и сужаали? Своего же товаеща?
— Так прямо и сожрали, — подтвердил мужик. Поразительно, но он понимал коротышку без переводчика. — Только зачем «своего товарища»? Ее ж не мы сожрали, а свиньи. А бригадирша, даром что не гусь, а все одно — свинье не товарищ.
— А свиньи-то откуда?
— Так это… из Белоруссии свиньи. Два вагона. Встретились на прошлой сортировочной. Сели вместе, выпили за встречу. Ну, а потом она в вагон полезла, спать. Думала, что в свой, а вагон-то свиной оказался. Залезла, да и упала к ним в загородку. А свиньи голодные, с самого Минска не кормленные…
— Почему не кормленные?
— Так это… — мужик развел руками. — Пьют ведь. Не до того. А голодная свинья это тебе не телка. Телка разве что языком тебе морду вылижет. А если случайно потопчет, или, к примеру, придавит, то тоже не до смерти. А свинья — нет. Свинья жрет. Вот и сожрали.
— Насмерть?
— Так это… как же не насмерть-то? От ней, почитай, и не осталось ни хрена. Ноги у ей в кирзачах были, ноги и остались. Кирзу даже свинья не берет. Крепкая вещь кирза… — мосластый похлопал себя по голенищу. — Были бы яловые или, к примеру, хром, сожрали бы и ноги. А так хоть есть что похоронить. Кирза…
Уважительно покивав, он зачерпнул стаканом портвейн. Вовочка вздохнул.
— Как же вы с четырьмя вагонами управляетесь? Телки-то, поди, дохнут?
— Дохнут, сердешные, — согласился мужик. — А что тут сделаешь? Пьем ведь…
— А если не пить? — предположил Веня.
Мосластый пристально посмотрел на него.
— Да ты нерусский, видать…
— Именно! — воскликнул коротышка. — Вот она, наудная интуиция!
— Слышь, Фикса… Как мы поедем-то? — сказал Вовочка, резко меняя тему. — Через Каунас?
Мужик пожал плечами.
— А хрен его знает. Вроде как, на Псков. Через чурок все равно насквозь поедем, не останавливаясь.
— Чейез чуок! — восхищенно повторил коротышка. Из общения с бичом он явно черпал много нового. — Кого вы называете чуйками?
— Известно кого… — мужик усмехнулся, сверкнув стальными фиксами. — Всю эту дрянь нерусскую.
— Деянь неузкую… — повторил коротышка. Глаза его блестнули отраженным светом металлических зубов собеседника.
— Ага… — мосластый снова зачерпнул портвейна.
Коротышка зачарованно смотрел на его размеренно двигающийся кадык.
— Бляди нерусские, — сказал мужик, ставя на землю пустой стакан. С каждым глотком он, казалось, не столько пьянел, сколько становился злее. — На границе пломбу на вагон ставят, запирают. Как диких зверей везут. Не дай Бог на землю ихнюю плюнем. А какая эта земля ихняя? Разве не наша она? Разве не русской кровью полита? Что же теперь, уже и не плюнуть на нее? Лопату навоза не бросить? Это ж навоз, а не говно! А хоть бы и говно… кровь можно, а говно нельзя?
— Слышь, Фикса, — снова осторожно вступил Вовочка. — Ты нам вагон-то покажи. Устали, спать ляжем.
— А нам что навозом зарастать, да? — продолжал мужик, обращаясь преимущественно к сочувственно кивающему коротышке и пропуская мимо ушей вовочкину просьбу. — Телки, они что, не срут? Они, знаешь, как срут? У-у-у… главное, непонятно с чего: уже неделю как не кормленные… А ведь поди ж ты: срут и срут, срут и срут…
Он заглотил еще один стакан, утерся, злобно стукнул кулаком по ладони.
— Они срут, а дверь опечатана. День опечатана, ночь опечатана. Что ж мы, не люди — в говне жить? — мужик скрипнул зубами. — Ты понял? Если ты русский, — живи в говне. А нерусский…
Мосластый мазнул Веню недобрым взглядом и зачерпнул портвейн.
— Фикса, оставь мне! — послышалось из темноты.
К костру возвращался молодой парень, Сашка.
— Что, ублажил? — глухо проговорил мосластый.
— Дурное дело нехитрое, — беспечно отвечал Сашка, присаживаясь на ящик и беря стакан. — Она ж пьяная, быстро отвалилась. К утру, небось, опять захочет.
— А я тебя, гада, зарежу… вот прямо сейчас и зарежу…
Мосластый стал привставать, шаря правой рукой в сапоге. Сашка отставил стакан и, не особо целясь, сильно ударил мужика в лицо. Тот опрокинулся, дернул ногой и затих.
— Всегда с ним так, — сказал Сашка, зачерпывая вино. — Человек как человек, а выпьет — за нож хватается. Ничего. Если вовремя по голове дать, засыпает. А с утра — снова человек.
Он допил и встал.
— Пойдемте, мужики, я вам вагон покажу. А за вино — спасибо. Хороший портвейн. Как вы этот свой коньяк пьете? Невкусный ведь.
Вовочка пожал плечами.
— А дядя Ваня говорит — вкусный…
«Ку-да-ту-да… ку-да-ту-да… ку-да-ту-да…» — перекликались колеса. Веня приподнялся на локте. Сквозь щели отдушин пробивался свет… значит, утро. Или день. Они ехали уже целые сутки. Или неделю. Или месяц. В наглухо закрытой, запечатанной теплушке легко теряется чувство времени. Как в том примере из школьного учебника по физике — о двух близнецах, один из которых отправляется в космос и возвращается через год, ровно на похороны умершего от старости пра-пра-пра-правнука своего брата-двойняшки. Для того, чтобы осознать принцип независимого течения времени в разных замкнутых системах, вовсе не обязательно стартовать к звездам. Вполне достаточно замкнуть человека в обычном товарном вагоне и запустить его в лабиринт железнодорожных путей, в эту бесконечную оперу, где поют речитативом колеса, солирует фальцетом курьерский, маневровые тепловозы исполняют изящный дуэт, а дежурные по станциям удивляют мир длинными ариями на громкоговорительном языке, непонятном даже им самим.
Где они теперь? Еще в Литве? В Латвии? Далеко ли до границы? И до чьей границы? Российской? Канадской? Вьетнамской?..
Внутри теплушка была разделена дощатой перегородкой на две неравные части. В одном из торцов, занимая примерно четверть вагонного пространства, высились в три ряда кипы прессованного сена. Сеном кормили животных, здесь же находилось предполагаемое место отдыха проводников. Предполагаемое — потому что данный конкретный вагон не видел своих проводников уже больше недели.
В середине, возле дверей стояла огромная бочка с водой, валялись две совковые лопаты, грабли и ведро. Все остальную площадь занимали телки, коротко привязанные за шею к длинной жерди, тянущейся вдоль стенки вагона. Когда Сашка откатил дверь, животные замычали.
— Дуры, — сказал Сашка. — Думают, что их кормить пришли. Или поить. Когда уже подохнут… а насрали-то, насрали…
Вонь в вагоне стояла невыносимая.
— Ничего, принюхаетесь, — пообещал Сашка. — Сразу говорю: навоз можно сбрасывать только на перегонах. И только в России. На станции нельзя. У чурок на территории нельзя. Хотя там никто и не даст. Завтра утром сидите тихо. Вагон закроют, опечатают и поедем. Счастливо оставаться.
