— Пора уходить, — сказал Берл у нее за спиной. — Коля перехватил их радио. Сюда уже едут, так что решай скорее.

Где же ты, Габо, где ты, мой муж, мой защитник и спаситель? Знал бы ты, как стосковались мои руки по твоей коже и по твоим волосам, как стосковалось мое тело по сладкой тяжести твоего тела, как стосковались глаза по твоей улыбке, а слух — по твоему смеху, по ласковому ночному шепоту… Вот уже год, как тебя нету, и уже не будет… вернее, не будет меня, но это ведь одно и то же, правда? Ах, если бы они только так не грохотали…

Энджи сидит у стола в горнице, положив руки на скатерть. Они пришли сюда недавно, меньше месяца назад: она, Тетка и малышка Габриэла. Вернее, малышка не пришла, ее принесли, она ведь еще совсем маленькая — всего три месяца, но уже смышленая, похожая на отца.

Энджи усмехается. Надо же, Габриэль даже не знает, что у него есть дочь. Вот уж будет сюрприз так сюрприз! Одно беспокоит: он ведь будет искать в Зенице, а их там уже нету, и никого нету, чтобы рассказать. И туда добрались ханджары. Энджи и Тетка были тогда в лесу — собирали поздние осенние грибы и малышку с собой взяли, потому что ушли на целый день, а есть-то ребенку надо. Это их и спасло, всех троих. Уже вечером, возвращаясь, увидели в сумерках зарево — и над своим домом тоже. Кто еще кроме них уцелел — бог весть; одно точно — в самой Зенице никого в живых не осталось, из цыган то есть.

Вот теперь придет Габо в Зеницу со своими партизанами и что услышит? — Что всех поубивали, до единого человека. И ее, значит, тоже. Энджи сокрушенно качает головой. Нехорошо это. Одна надежда — что почувствует Габо, что сердцем уловит в горестном воздухе пепелища ее, Энджин, живой запах или запах своей дочери, о существовании которой он даже не подозревает… Да что же они так грохочут…

Хотя трудно ожидать такую тонкую вещь от мужчины. Они ведь так не умеют, а если и умеют, то боятся поверить самим себе. Что же тогда? Тогда остается надеяться, что Габо вернется когда-нибудь и сюда, в старый дом Алкалаев, где они были так счастливы вдвоем — возможно, только лишь для того, чтобы вспомнить. Поэтому в тот вечер на лесном склоне, когда они увидели зарево над Зеницей, услышали выстрелы и крики людей, в тот вечер она сразу сказала Тетке, что надо идти сюда, в Травник. Собственно, у них другого выбора-то и не было. Без еды, без одежды, с двухмесячным ребенком на руках в октябрьском лесу долго не протянешь. А тут все-таки был дом и даже ключ от него, спрятанный между камнями высокого цоколя, а в доме — тайник, и мука в тайнике… А во дворе — колодец, полный звезд, и запах счастья повсюду.

И они шли по склону горы, а потом перевалили через хребет — бегом, как год тому назад, только в противоположном направлении; Энджи помнила дорогу, она помнила все, каждую кочку и ямку на пути… Что уж говорить об их счастливом овражке. Она улыбается. Как оно странно, это возвращение — будто спираль, делающая виток за витком и приводящая тебя в ту же самую точку, но уже по-другому, по-другому, да. Они переждали тот день в лесу над Травником, а ночью спустились вниз, и малышка вела себя просто замечательно, она вообще молодец, никогда не плачет, если, конечно, не голодна. Вот и сейчас спит и будет спать еще часа два, это точно. Такое везение: Энджи покормила ее за четверть часа до того, как ханджары принялись стучать в дверь сапогами, и она засунула в схрон Тетку со спящей малышкой на руках. Бог помог, не иначе.

— Открывай, сучка! Мы знаем, что ты там!..

Крепка дверь в доме Алкалая…

И тогда Он тоже помог. И ключ оказался на месте, и замок не сорван, и все внутри цело — в точности как они с Габо оставили, даже застарелые пятна крови на полу и скомканная скатерть на столе, где ее не успели изнасиловать тогда и где ее изнасилуют сейчас, после того как сломают эту дверь. Тетка с ней спорила, не хотела идти в схрон… Но так надежнее. Человек, когда его начинают мучить, все рассказывает, даже то, о чем не спрашивают. Поэтому если бы в тайник пошла она, а Тетка осталась бы снаружи, то погибли бы все. А так — только она, Энджи. Потому что мать никогда не выдаст своего ребенка. Простой расчет. Было бы легче, если бы можно было убить себя, но это тоже не годится, потому что тогда они уже точно сожгут дом. Еще один расчет.

— Открывай, ведьма! А то ведь сейчас запалю!

Ну вот… догадались… нашли-таки правильные слова. Энджи встает и идет открывать. На пороге — бородатая вонючая смерть в овчинном полушубке.

февраль-май 2005, Бейт-Арье.