Только по истечении полных трех дней и ночей и части четвертого все ещё находящийся в трансе кандидат в те древние времена вынимался из саркофага, в который его клали, и выносился на открытый воздух на восточную сторону пирамиды или храма так, чтобы первые лучи солнца упали на его лицо и пробудили его от долгого сна.

Есть старая пословица "Без креста нет венца", которой можно придать тот смысл, что если человек не спустился в материю, не будет привязан к кресту материи, то для него невозможно будет воскресение и обретение венца славы; путем ограничений, печалей и бед он обретет победу. Невозможно описать это воскресение, все наши слова кажутся тусклыми в сравнении с его великолепием, и самая попытка описания почти кощунственна. Можно сказать лишь то, что за всеми заботами, печалями и затруднениями, искушениями и испытаниями сияет победа и победа навеки, потому что всё завоевано знанием и внутренней силой. Вспомним, как провозгласил свою свободу Господь Будда:

С этих пор архат овладевает сознанием буддхического плана, будучи ещё в физическом теле; когда же он покидает тело во сне или в трансе, он сразу переходит в невыразимую славу нирванического плана. При посвящении у него должен быть хотя бы один проблеск нирванического сознания, точно так же, как и при первом посвящении должно быть краткое переживание буддхического, и теперь его ежедневные усилия должны быть направлены к тому, чтобы все далее и далее продвигаться на плане нирваны. Эта задача огромной трудности, но постепенно он окажется в состоянии продвинуться ввысь, в это несказанное великолепие.

Вступление туда совершенно ошеломляющее; сначала оно несет с собой ощущение сильнейшей жизненности, которое удивляет даже того, кто уже знаком с буддхическим планом. Это удивление испытывалось и ранее, хотя и в меньшей степени, когда человек впервые поднимался с одного плана на другой. Даже тогда, когда мы впервые в полном сознании переходим с физического плана на астральный, мы обнаруживаем, что эта новая жизнь гораздо шире, чем всё то, что было известно нам до сих пор, и восклицаем: "я думал, что я знаю, что такое жизнь, но я совсем не знал этого до сих пор." Когда мы переходим на ментальный план, то же чувство удваивается — астральный мир был чудесен, но в сравнении с ментальным он ничто. Такое же переживание бывает, когда мы переходим на высшее подразделение ментального плана. С каждым шагом возвращается то же удивление, и никакие предварительные мысли не могут подготовить к нему, потому что оно всегда бывает более изумительно, чем то, что можно вообразить, и жизнь на высших планах — это такая сила блаженства, для которой нет слов.

Европейские ориенталисты переводят слово «нирвана» как уничтожение, так как слово это означает «задутый», как тушат дыханием пламя свечи. Ничто не может быть более полной противоположностью истине, чем такая трактовка, с той оговоркой, что в некотором смысле это конечно же уничтожение всего того, что известно нам на земле как человек, потому что это уже не человек, а Бог в человеке, бог среди других богов, хотя меньший, чем они.

Постарайтесь представить, что вся вселенная наполнена этим необъятным потоком живого света и состоит их него, и всё это движется вперед, безотносительно, как необоримо несущийся вперед великий океан света — света, имеющего цель (если это здесь доступно пониманию), невероятно сконцентрированного, но абсолютно свободного от всякого напряжения или усилий, — нет, слова бессильны. Сначала мы не чувствуем ничего, кроме блаженства, и не видим ничего, кроме силы света; но постепенно мы начинаем осознавать, что даже в этом ослепительном сиянии есть еще более яркие пятна (как бы ядра), через которые свет приобретает новое свойство быть ощутимым на низших планах, обитатели которых без этой помощи совсем не имели бы возможности почувствовать его лучезарность. Затем постепенно мы начинаем понимать, что эти добавочные солнца суть Великие, планетные духи, великие ангелы, божества кармы, дхьян чоханы, будды, христы, учителя и многие другие, неизвестные нам даже по именам, и что через них свет и жизнь протекает до низших планов.

Мало-помалу, по мере того, как мы привыкаем к этой чудесной реальности, мы начинаем ощущать, что мы едины с ними, хотя и гораздо ниже вершины их великолепия; что и мы — часть Единого, пребывающего каким-то образом в них всех и в каждой точке промежуточного пространства; мы видим также, что и мы являемся фокусом, и что через нас, на нашем, гораздо более низком уровне, протекает свет и жизнь к тем, кто стоит ещё дальше (не от него, потому что все являются его частями, и кроме него, нигде ничего и нет), но от осознания, понимания и переживания этого.

Е. П. Блаватская часто говорила об этом сознании, что центр его повсюду, а окружность нигде. Это выражение, глубоко передающее идею, приписывается то Паскалю, то Николаю Кузанскому, то «Зохару», но по праву оно принадлежит книгам Гермеса. Такое сознание воистину далеко от уничтожения; достигающий его посвященный ничуть не утрачивает ощущения себя самого; память его совершенно непрерывна, он — тот же самый человек, и всё же теперь он поистине может сказать: "Я есть Я", зная, что в действительности это «Я» означает.

Эта идея удивительно хорошо выражена сэром Эдвином Арнольдом в "Свете Азии".

Отсутствие жизни тут понимается не в смысле смерти, ибо достигший нирваны являет пример и выражение самой живой жизни, какую можно только представить, а в том смысле, что он далеко за пределами и жизни и смерти, покинув сансару навсегда. Ад определили как "время без Бога", а рай — как "Бога без времени", и это второе определение ещё более приложимо к нирване.

Всякое описание нирваны, которое мы можем попытаться предпринять, должно выглядеть странно, ибо никакие слова не не могут дать ни малейшего понятия о подобном переживании, так как всё, к чему привык наш ум, исчезает ещё задолго до того, как достигается этот уровень. Конечно, даже и на этом уровне есть некоторая оболочка для Духа, которую невозможно описать, потому что в одном смысле она как бы атом, а в другом, как будто целый план. Человек чувствует себя как бы повсюду, но может сосредоточиться где угодно, и где бы в это время ни уменьшилось излияние силы, там и есть для него тело.

Невыразимое великолепие нирваны неизбежно превосходит всякое физическое понимание, и потому даже самые поэтичные попытки описать её обречены на неудачу. Тем не менее, всякий, кто пишет о ней, подходит к ней под своим углом, и потому каждый может внести свой вклад описанием какого-нибудь момента, который другие упустили. Я уже пытался сообщить свои собственные впечатления, а теперь позвольте процитировать моего давнего друга и брата Джорджа Сидни Арундэйла, который в своей книге «Нирвана» сделал примечательную и весьма удачную попытку передать то, что непередаваемо. Конечно, все мы потерпим тут неудачу, и всё же я чувствую, что он больше, чем я приблизился к успеху. Он пишет: