– На брод я пошлю Нургалея с одной сотней. Там всего два казака и женщины. Засады там нет. Нургалей возьмет переправу.
– Казаки коварны, великий хан. Татарка-перебежчица, наверное, подослана с умыслом. Хорошо бы испытать ее огнем. Без хорошей засады брод казаки не оставят. И русичи могут запалить степь. Это опасно для нас на Урочище, великий хан! – снова склонил голову Мурза.
– Степь запалить можем и мы. Но нет желанного ветра. Нет этого ветра и у казаков, – поддержал великого хана Нургалей.
– Пора нам, великий хан, вооружать войско пищалями, пушками иноземными, как это делает султан турецкий. Наши воины храбры, но орда погибнет, если будет держаться только за сабли и стрелы.
– Это мы уже слышали, Мурза. И мы тебе доказали, что ты не прав. Нургалей изрешетил стрелами и порубил в позапрошлом году сто казаков, вооруженных пищалями. Они выстрелили всего один раз… У нас погибло двенадцать воинов. У казаков – сто! Что же лучше? Пищаль или стрела с луком? – ехидно растянул губы хан Ургай.
– Нургалей налетел на казаков неожиданно, в открытой степи, – пытался спорить с ханом Мурза.
– Все свободны! А ты, храбрый Нургалей, останься… мне надо с тобой поговорить! – хлопнул в ладоши Ургай.
Когда Мурза и тысяцкие вышли, великий хан встал, размял отекшие ноги, дотронулся мягко до плеча Нургалея:
– Возьми тысячу, Нургалей. Лети быстрее ветра. Захвати брод!
– Мне достаточно сотни, великий хан. Я сам осмотрел брод с холма. Там всего два казака. С ними сотня женщин и девиц. Для засады там нет места. В камышах с холма видны челны. Двенадцать пустых лодок. Я понял, для чего спрятаны эти челны. Когда мы начнем переходить брод, женщины выстрелят из пищалей. Затем они бросятся в лодки и уйдут по воде. Взять мы их не сможем, не успеем. Но брод завоюем с первого броска. Мне не нужна тысяча. Я оседлаю брод с одной сотней…
– Возьми лучшую тысячу, отважный Нургалей, моя надежда! К советам злого Мурзы надо прислушиваться. Казаки действительно отчаянны. Женщины у них еще более свирепы. На восьмую луну в год обезьяны одна казачка на моих глазах убила двух нукеров. Одного срезала косой – саблей для травы на деревянной ручке. Другого моего нукера она заколола вилами – трезубцем. А я ведь тогда повелел нукерам взять в полон живой ту женщину. Она не пожелала пойти в полон. И я пробил ее стрелой в спину. Опасайся женщин-казачек, Нургалей. И вдруг перебежчица лжет. Вдруг там засада в двести-триста конников? Бери перебежчицу и тысячу воинов. Скачи к броду!
– Слушаюсь, великий и мудрый хан! – попятился с поклоном Нургалей к выходу из шатра.
За полдень отборная ханская тысяча, как гроза, подлетела к броду. Пыль, топот и ржание мохнатых выносливых лошадок. Крики, дрожь – по земле. Рядом с Нургалеем плясала на аргамаке татарка Насима, показывала пальцем на укрепы.
– Попадешь снова к нам, Насима, на кол посадим! – крикнула зычно через речку татарке Марья Телегина, гордо откидывая за спину темные косы.
– Кожу со спины на ремни снимем! – добавила Стешка Монахова.
– Гляделки острогой рыбьей выколем! – сотрясала кулачищами Домна Бугаиха.
– К хвосту жеребца необъезженного привяжем! – возмущалась Серафима Рогозина.
– Титьки раскаленными щипцами вырвем! – горланила золотоволосая Нюрка Коровина.
– Замолчите, бабы-дуры! Гром и молния в простоквашу! Опосля объяснимся. Хотел я перехитрить ордынцев. Но прислал все-таки Ургай тысячу. Не удержать нам эту тьму. После первого залпа, бабоньки, бросайте пищали и бегите к челнам, что в камышнике рядом. А мы с Егорием-пушкарем еще немножко попридержим ворогов, постреляем! – перекрестился Меркульев.
– Не поминайте нас лихом, бабы! Передайте станишникам: не посрамили мы с Меркульевым земли русской! Не уронили славу казачьего Яика! – запыжился Егорий, зажигая фитили на передвижной пушечной решетке. – И позволь, атаман, трубку раскурить перед смертью.
– Не позволю! Сие запрещает казачий круг! А вы казачки, тикайте! Хорошо будет, бабы, ежли вы нам одну лодку оставите. А то ведь впопыхах все заберете. Нам с Егорием не на чем тикать будет.
– А мы и не собирались пока уходить, – заметила Пелагея.
– Драться будем, бабы! Неможно ордынцев через брод пустить, они хаты пожгут у нас. Где зимовать станем? Не успеем выстроить! Дадим бой поганым! – заалелась Марья Телегина.
– Не уйдем с брода! Сразимся! – воодушевилась Лизавета Скворцова.
– Я, как все! – спокойно сказала Бугаиха.
– Зажигай фитили! Слушай меня! Стреляйте, когда кликну: «огонь!» – заатаманствовала Пелагея.
– Не торопитесь, родимые! На середину брода пустите ордынцев, – поучал баб Егорий, готовя к бою пушку.
Нургалей махнул саблей с пригорка, и его войско бросилось вброд, взбрызгивая воду. Что сделает засада, когда переправу минуют первые десять всадников? Побегут к лодкам! Жаль – брод в переходе не очень широк: в десять конь. Но плотно идут ряды. Растерялись русичи. Уже половина брода пройдена, а они молчат. Сорок пять рядов по десять конников в воде. Завыли ордынцы, готовясь выскочить на противоположный берег. Меркульев рванул ворот рубахи. Почему никто не стреляет? Спятили? Вражеские всадники за миг, как черти, выплеснутся из реки… Уже семьдесят рядов по десять конь на переходе…
– Огонь! – набатно бухнула Пелагея.
Залп из пищалей был сокрушительным. Три первых ряда у ордынцев будто выкосили. Кони метались, падали, скатывались быстриной в глубину. Некоторые ордынцы пытались развернуться наутек… Но задние ряды давили на них, опрокидывали. Возникла свалка. Казачки заулыбались, дали второй залп сразу. И полетели в воду еще десятка четыре ордынцев. Бьющиеся конские крупы и тела воинов покатились в реку по каменистому мелководью. Остальные всадники начали отступать. Нургалей ударил редкобородого тысяцкого плеткой по лицу, закричал. Казачки ликовали, визжали, плевались с укрепа в сторону ордынцев и не делали самое главное – не перезаряжали пищали. Всадники же снова выстроились в плотные ряды о десять конь и решительно двинулись на захват брода. А казачкам стрелять было нечем. Пищали за мгновение не зарядишь. Пелагея метнулась по укрепу, орала, схватилась за бревешко. Но бабы от волнения токмо порох мимо сыпали. Руки у них затряслись. А пушка Егория не стреляла. Неисправность возникла.
Верея Горшкова отбросила пищаль, прыгнула через бок укрепа и побежала к челнам. Она влетела в воду, подпрыгнула и перевалилась в головную лодку. От страха Верея не соображала, что делает… Села, схватилась за весла, начала бешено грести. И поплыла Верея, а за ней все двенадцать повязанных друг с другом челнов. Бабы побросали пищали, хотели кинуться к уходящим челнам. Но Пелагея засвистела над их головами бревешком…
– Куды, вашу мать? Убью! Заряжай пищали!
– Верея! Скотина! Пошто челны волокешь? – гаркнул Меркульев, выхватив пищаль у Нилы Смеющевой.
Бабы замерли, атаман стрелял метко, всей станице известно. Вот он прицелился… Значит, брызнут в лодку мозги Вереи Горшковой. И заслужила смерть. Челны уводит, всех на погибель оставляет. За такой преступ пытать на огне надобно, в землю живой закопать. Грохнула пищаль у Меркульева. А Верея сидит живехонька, веслами воду взбурливает. Торопится удрать. Но что это? Остальные челны начали отставать от лодки, на которой уплывала Верея. Меркульев пулей вервь перебил.
– Я их враз обратно приволоку! – сказала Марья Телегина. Она с разбегу бросилась в речку и поплыла вразмашку, настигая уносимые течением лодки. А ордынцы шли через брод. А бабы еще заряжали пищали. А диво-пушка о двенадцати стволах не стреляла! Егорий ползал на четвереньках, дергал запальную решетку, бил по ней камнем. Но пушка не стреляла. Меркульев пинал Егория, вырвал у него полбороды, выбил кулачищем последние зубы.
– Вот тебе сто цесарских ефимков за твою пушку! Горе-пушкарь! Я переломаю твои старые кости, чучело! Болтун! Сморчок! Тебе корчаги лепить, а не пушки лить!
При каждом слове Меркульев награждал пушкаря пинком. Егорий падал, заливался кровью, в глазах у него темнело от пудовых кулаков атамана. Но старик ползал под пушкой, искал неполадку. Вот она – оплошка! Под уключину фитильной решетки попал камушек. Маленький камушек – величиной с воробьиное яйцо. И пушка не стреляла, ибо горящие фитили не доставали до пороховых желобков. Егорий протянул руку, чтобы убрать гальку из-под уключины… Но Меркульев пнул старика с такой силой, что он разбил голову о колесо пушки, упал лицом в песок.
