– Как бы там ни было, я уверена: ей будет неприятно видеть меня в ней. Слава Богу, я сказала, что не хочу ничего в ней менять! Знаешь, она этого опасалась, что я прекрасно понимаю.

Адам посмотрел на жену несколько иронично, но ничего не ответил. Лидия, пришедшая несколькими минутами позже, чтобы засвидетельствовать свое почтение Дженни, была гораздо менее сдержанной.

– Какая наглая ложь! – воскликнула она. – Да ведь мама еще в прошлом году сделала занавески и собиралась сделать новые и этом году, потому что эти, как видите, сильно выцвели! Она сказала это лишь для того, чтобы вы скверно и неловко себя почувствовали!

– Лидия!

– Ведь это правда, Адам! Я, со своей стороны, считаю, что кто-то должен объяснить Дженни насчет мамы. Видите ли, Дженни, дело в том, что ей просто нравится изображать из себя жертву и заставлять нас испытывать чувство вины перед ней безо всякой на то причины. Не обращайте внимания! Я никогда не обращаю!

Это откровенное развенчание характера свекрови поразило Дженни, но, проведя в Фонтли два дня, она начала понимать, что во всем сказанном содержится изрядная доля истины, и стала чувствовать себя гораздо менее скованно.

Она не без содрогания ожидала своего представления в Фонтли и скрывала за неприступным выражением лица боязнь преступить неведомые ей законы. Слушала истории о былой помпезности, царившей в нескольких знатных домах, слишком стеснялась, чтобы обратиться за сведениями к Адаму, и, таким образом, вступила в дом, одолеваемая недобрыми предчувствиями. Но хотя Дженни часто блуждала по нему, она почти сразу же ощутила его особую домашнюю атмосферу, и, поскольку Вдовствующей претила выспренность, она не обнаружила никакого неукоснительного этикета, который бы ее нервировал. Даже такое испытание, как первый обед, оказалось менее тягостным, чем можно было ожидать, потому что он не сопровождался никакими церемониями, и все члены семьи разговаривали так много и так непринужденно, что Дженни имела возможность сидеть, слушая и наблюдая, что было ей как раз по нраву. Лорд Нассингтон оказался совершенно безобидным, а его сын, на первый взгляд пугающе большой и грубоватый, оказался простым малым, который много смеялся и сносил с невозмутимостью и добродушием все отпускаемые в его адрес колкости. Он сидел за столом возле Дженни и сообщил ей, что всегда служит мишенью для всей семьи. Казалось, он гордится этим в той же степени, в какой и безжалостным языком своей матери.

– Чудесная женщина моя мама! – сказал он. – И как шпыняет нас всех, словно карманных воришек!.. А как вы относитесь к охоте?

– Я никогда не охотилась, и было бы бесполезно делать вид, будто я хоть что-то в этом понимаю, потому что вы немедленно обнаружите, что я ни в чем таком не разбираюсь, – откровенно призналась она.

– Вот это то, что я называю разумной женщиной! – воскликнул младший Нассингтон и тут же принялся рассказывать ей разные занимательные случаи из охотничьей практики, которые по большей части были ей непонятны, и мог бы продолжать на протяжении всего обеда, если бы его мать громко не велела Лидии «увести этого болвана, пока он не замучил Дженни до смерти!».

Уик-энд прошел мило и без особых событий, в осмотре дома и сада, знакомстве с экономкой, помощи Шарлотте в ее последних приготовлениях к свадьбе, и вообще помощи всем и каждому.

– Мы скоро вернемся обратно? – спросила Дженни Адама, когда они выехали из Фонтли спустя два дня после свадьбы.

– О да, как ты захочешь, можно в конце сезона. Если ты только не предпочтешь поехать в Брайтон.

– Нет, не предпочту. А ты – ты хочешь поехать в Брайтон?

– Вовсе нет. Мне хочется, чтобы ты не скучала.

– О, я и не буду! На самом деле мне жаль, что мы не можем остаться здесь теперь.

– Это означало бы пропустить официальный прием и все приемы, на которые пас пригласят. Тебе ведь это не понравится, не так ли?

– Конечно нет! – быстро согласилась она. – Вот только я бестолкова на приемах и наверняка буду говорить что-нибудь не то и… и поставлю тебя в дурацкое положение!

– Не поставишь! – уверенно отозвался он. – Скоро ты привыкнешь к приемам, заведешь уйму друзей и станешь знаменитой хозяйкой дома! Ты будешь моей гордостью, а не позором!

Дженни сказала охрипшим от волнения голосом:

– По крайней мере, я попытаюсь ею стать.

Она подумала, что, возможно, светская жизнь – это то, к чему он стремится, и рискнула спросить, часто ли он ходил на приемы на Пиренейском полуостррве.

– Нет, очень редко. Для меня это, по существу, первый выезд в свет, как и для тебя!

Это, похоже, разрешило проблему, она кивнула и сказала:

– Ну что ж, надеюсь, нас станут приглашать на все лучшие приемы. Вот папа обрадуется!

В этом не приходилось сомневаться. Опосредствованные устремления мистера Шоли побудили его пытливо расспрашивать о вещах, которые прежде его никогда не интересовали, и впоследствии он мог предоставить своей дочери список наиболее влиятельных хозяек светских салонов. Он пришел в восторг, услышав, что ее пригласили на собрание к леди Нассингтон, – надежный источник заверил его, что ее светлость принадлежит к цвету аристократии, – и всячески увещевал, чтобы она постаралась понравиться сливкам общества, которых встретит на этом торжестве.

– Поскольку его светлость выполняет свою роль с истинным усердием, и тебе нужно лишь как следует играть свою собственную, моя девочка, а не сидеть, надувшись, в углу, как будто ты прежде никогда не бывала ни в одной компании!

Он приехал, чтобы посмотреть на нее, уже одетую для приема, и оказался, вероятно, единственным человеком, считавшим, что она выглядит как никогда хорошо. Даже Марте Пинхой не могло прийти в, голову, что сиреневый атлас на широком обруче и креповая юбка, вся расшитая аметистовыми бусинками, идет ее воспитаннице; но мистер Шоли, разглядывая это великолепие с бесхитростной гордостью, сказал, что Дженни выглядит замечательно. Более пристальный осмотр тем не менее выявил определенные недостатки. Он в точности помнил драгоценности, которыми одарил ее, и захотел знать, почему она не надела ожерелье из бриллиантов и рубинов, которое было одним из его свадебных подарков.

– Не спорю, эти жемчужины обошлись мне в целое состояние, но кто поручится, что они настоящие, а не бижутерия из стекла и рыбьей чешуи? Вот огонь алмазов и рубинов не подделаешь. Марта, принеси мне шкатулку с драгоценностями ее светлости!

– Я должна сказать, мне и самой нравится, чтобы немного искрилось, – признала мисс Пинхой, открывая для осмотра большой ларец.

– Мне тоже, – сказала Дженни, довольно тоскливо глядя на содержимое ларца. – И действительно жаль, что по такому случаю. Но леди Нассингтон посоветовала мне не наряжаться слишком, папа.

– Ах вот оно как! Ну, если хочешь знать мое мнение, любовь моя, так она завидовала и боялась, что твои драгоценности затмят ее, собственные. Хоть я и не имел удовольствия познакомиться, с ее светлостью, но так мне кажется!

Он удостоился этого удовольствия пять минут спустя, когда одного взгляда на знаменитые изумруды Нассингтонов было достаточно, чтобы внушить ему: у величественной дамы, которая прошествовала в комнату, не было ни малейшего повода завидовать драгоценностям Дженни.

Ее приход застал врасплох всех, включая лакея, который попытался проводить ее в гостиную, чтобы тем временем сходить к хозяйке и сообщить о ее приезде. Было решено, что Линтоны поедут в дом Нассингтонов, на Беркли-сквер, а оттуда отправятся к Сентджеймскому двору; и в какой-то момент, с одинаковыми облегчением и разочарованием, Дженни подумала: что-то случилось, и никакого приема не будет. Но первые же слова ее светлости, равно как и ее наряд, рассеяли эти подозрения.

– Так я и думала! – сказала она. – Боже правый, девочка, неужели ты могла представить, что я повезу тебя в свет разряженной, словно вдова ювелира? – Ее высокомерный взгляд вдруг наткнулся на мистера Шоли, и она спросила:

– Кто это?