Майк чуть отстранился, глядя на неё так, точно Лилен могла сей же миг раствориться в воздухе.

Дознание провели, хотя и сам следователь понимал, что смысла в нём нет. Формально под подозрение мог попасть кто-то из обслуживающего персонала — но только не в питомнике биологического оружия! Здесь не то что преступление, один умысел не остался бы незамеченным. Оперуполномоченный заполнил документы и честно сказал, что как бы странны ни казались обстоятельства, видимо, придётся закрыть дело за отсутствием состава. Одновременный инсульт у двух здоровых людей. Совпадение. Очень печально.

Макферсона это ничуть не удручило. Должно быть, потому, что соответствовало правилам киношного детектива. Он решал задачку. Играл. И невозможность заглянуть в конец книги только увеличивала интерес.

Лилен хотелось выть.

— Если нукты начнут представлять опасность для людей, их уничтожат? — вслух думал режиссёр. — А кому… кому сейчас может быть нужно уничтожение питомника?

— Не знаю…

— Это не может лежать на поверхности, — согласился Майк.

— …кому угодно, — угрюмо сказала Лилен. — Папа мне только пару дней назад рассказал. Дядя Игорь, второй мастер, улетел на Седьмую Терру. Может, скоро будет второй питомник. Там. На Урале.

Древняя Земля. Homeworld, колыбель цивилизации, драгоценное Сердце Ареала.

Седьмая Терра. Могущественнейшая колония.

Противостояние.

…мамино плечо дёргает в сырую погоду, и даже биопластик не может помочь. Тётя Анжела говорит, психосоматика.

Во Вторую космическую мама участвовала в абордажных боях.

У Вольфов хранилась старая запись, та самая, которую много лет назад смотрела Янина в медотсеке «Виджайи». Первая редакция документального фильма о битве у беспланетной звезды GHP-70/4, решающем сражении Второй космической. Адмирал Захаров, адмирал Митчелл; Начальник Дикого Порта местер Терадзава — облачённый в белое, с седыми волосами, падающими на плечи. Акульи тела больших кораблей в полях визуализаторов. Первый суперкрейсер «Юрий Гагарин». Названия рритских судов, похожие на слова из языка тигров: «Р’хэнкхра-мйардре», «Ймерх Кадаар», «Кхимрай Ш’райра».

Слава. Величие. Красота.

…После Второй войны наступила эпоха разочарований.

Для всех.

На ту пору пришлись открытия в ксенологии, и вслед за ней — в физике: разобравшись в механизмах мышления анкайи, самой загадочной расы Галактики, учёные смогли разобраться в принципах действия анкайской вычислительной техники. Шестимерный мир стал десятимерным. Казалось, со дня на день начнётся второй прорыв в науке, явятся новые Джеймсон и Азаров, телепортация, к которой шли ещё с двадцатого века, начнёт использоваться в промышленных масштабах, будут перестроены системы всех производств, наступит немыслимое и невиданное…

Прорыва не случилось.

Оптимизм оказался преждевременным. Предварительные данные, гигантские погрешности, инструментальные ошибки, недостоверные результаты… псевдосенсация. Нового способа перемещаться в пространстве люди не получили.

Впрочем, нового оружия не получили тоже.

Две силы обеспечили победу в войне: флот Седьмой Терры, она же Урал, и неожиданное вступление в битву сил Дикого Порта. В награду за помощь корсары хотели амнистии жителям Порта, принадлежащим к человеческой расе, и прекращения карательных рейдов. Семитерране требовали протектората над Россией, Сибирской республикой и Дальневосточной федерацией; они хотели слишком многого и сами это понимали, но надеялись, что по крайней мере часть требований удовлетворят.

Урал не получил ничего.

Древняя Земля не желала ещё большего усиления самой опасной из колоний.

Вечернее море начинало штормить. Волны разгладили ближний песок, вынесли на кромку тёмную полосу водорослей. Родители уводили с пляжа детей, но публики не стало меньше: подтягивались не обременённые потомством взрослые, намеревавшиеся гулять до середины ночи. Самые стойкие — и до утра. Менялась летящая из динамиков музыка: чаще пульс, сочнее ударные, чувственней — голоса. Будет жаркая ночь.

Никнущее солнце проливало по серебристой лазури волн золотую и алую дорогу заката.

Лёгкий, яркий, как крыло бабочки, навес трепыхался под ветром. Высокая узорная ограда городского пляжа отбрасывала длинную тень, которая медленно ползла к ногам занятых ужином посетителей кафе.

Высокий мужчина, широкогрудый и крепкорукий, с обречённым видом вылил себе в бокал остававшееся в бутылке вино.

— Ты уедешь, я один пить не буду, — сказал он, — вообще, а то сопьюсь к чертям. А с тобой как-то по-человечески.

— А Дима не пьёт?

— Как верблюд. Но когда он напьётся, за ним следить надо…

Женщина подняла свой бокал, всё ещё полный на четверть.

— За то, чтобы всё обошлось.

Её вознаградил благодарный взгляд.

— За это.

Она убрала за ухо золотистую прядь, встрёпанную капризным ветром. Собеседник хмурил густые брови; его тёмные волосы уже пробивала седина. Несмотря на различия внешности, пару скорее можно было принять за сестру и брата, чем за супругов или любовников: что-то сходное было в манере двигаться, держать себя, в мимике.

— Север, а у тебя родители где живут? — спросила женщина, явно пытаясь отвлечь сотрапезника от мрачных мыслей. — В Степном?

— Почти, — вздохнул Шеверинский. — Раньше в Старом городе жили, а теперь в Белокрышах. Это не сам Степной, это пригород.

— Тот, где дома под гжель расписаны?

— Нет. Гжельский район — это Заречье, а мы дальше. Южнее. У нас графикой оформлено.

— Графикой? — с сомнением проговорила она. — И как?

— Отлично! — отмёл возражения Север. — Ты чего, Тась, Белокрыши сам Хасанов оформлял, который старый комплекс Райского Сада выстроил! Помнишь, там какие мозаики? А парк?

— Парк — да, — мечтательно согласилась Таисия. — Ты поедешь в этом году на выпускной? Я хочу всё-таки выбраться. Соскучилась по нашим.

— Я не могу Димку бросить, — понурился Шеверинский. — Если он оклемается, то поедем…

Таисия покусала губу.

— А мои в Излуках живут, — продолжила она, неуверенно улыбнувшись. — У моря.

Шеверинский уставился на другое море, так непохожее на суровые пейзажи Седьмой Терры, роскошное и нестрогое. За буйками с дикими воплями катались на скутерах.

— А вчера ему мать звонила, — сказал, постукивая по столу донышком фужера. — Он до этого в депрессии был, а после в буйство впал. Циклотимик, сволочь. А через две недели будет циклофреник.

— Север, — мрачновато сказала Таис, — хочешь совет? Подай рапорт о расформировании. Он тебя в могилу сведёт.

— Он нормальный был! — взвился Шеверинский. — Знаешь, какой он нормальный был раньше, когда Ленка была!

— Значит, вам просто амортизатор нужен. Третий.

— А где его взять? У меня показатель — четырнадцать, у Птица — вообще пятнадцать, где мы третьего-то возьмём? Сильных амортизаторов ещё меньше, чем корректоров. Это нас хоть ложкой ешь…

Таисия опустила глаза. Север поглядел на пустую бутылку и вспомнил, как Димочка разговаривал с матерью. Сразу на ум пришло, что тётю Шуру кто-то уговорил позвонить сыну и навёл ей храбрости для такого дела. Алентипална, скорее всего, или Ия Викторовна, координатор.

Сама тётя Шура никогда бы не осмелилась потревожить Его Высочество.

— Димочка, — торопилась она, подняв тонкие брови, — не переживай, жизнь ведь не кончилась, найдёшь другую девочку…

— Я не Димочка, — свистящим шёпотом сказал тот.

— А…

— Я Синий Птиц.

Шеверинский смотрел, стоя в дверях, и думал, что вот злосчастная женщина, у которой негаданно родился мальчик-звезда. Она даже принарядилась для такого события — звонка по галактической связи собственному сыну.

— Что ты от меня хочешь? — процедил Птиц, исподлобья глядя на дрожащие накрашенные губы.

— Я ничего, просто… что ты здоров, миленький, я ведь беспокоюсь… приехал бы в гости, в отпуск, я бы сырничков испекла, ты ведь их так любил когда-то… У Марты Валерьевны дочка выросла, красавица…