Путь к люку лежал через небольшой холл, мимо алтаря и в частный офис на другой стороне церкви.
Вместе было безопаснее — особенно, когда к ним присоединился Смиттон.
У кухонной стены Амос остановился на минуту перевести дух. Он чувствовал, что его сердце сжимает колющая боль, а в горле пересохло, словно там что-то застряло. В помещении должна была быть вода, но он не рискнул искать раковину.
Амос молился, чтобы Господь послал силу, и более остальным, чем ему. Уже давно он примирился со смертью. Если Господь пожелает этого, он готов; все кто был у него, уже умерли, или, возможно, искалечены, а он вовлек тех, кто помогал ему, в смертельную опасность. Он был стар, и плоть его уже завершала свой путь к смерти. Он прожил бы еще лет двадцать, но без служения жить было незачем — и даже в этом деле он был простым неудачником. Но он нес ответственность за доктора Миллера, а теперь еще и за Смиттона.
Он напрягся и протиснулся через дверь. Свет из холла падал на алтарь, но никого не было видно, и в тени драпировок можно было смотреть, куда идти. Он тихонько пошел вперед, а остальные последовали за ним.
Амос наклонился и немного раздвинул драпировки. Перед алтарем справа драпировки имели длину около двадцати футов. Он узнал и обломки того, что некогда было алтарем.
Затем он нахмурился, когда увидел землю, насыпанную в виде холмика странной формы.
Он откинул драпировку, удивленный собственным любопытством — так же, как он удивлялся раньше изменениям, происходящим в нем самом.
В центре молельни стояли двое священников-инопланетян в тщательно сделанных рясах. Они привлекли его взгляд прежде, чем он увидел то, что стоит перед алтарем.
На керамической подставке стоял деревянный ящик. На нем было четыре знака, которые показались Амосу буквами алфавита, которого он не знал; как бы то ни было, в этих знаках заключался какой-то особый смысл. Над ящиком висела завеса, и что-то ярко сияло за ней.
В мозгу Амоса словно проскочила искра, и возникло то, что в его мыслях почти могло быть выражено словами.
«Я ЕСТЬ ТО, ЧТО Я ЕСТЬ, кто привез их из египетского рабства, и написал на стене перед Валтасаром: «МЕНЕ, МЕНЕ, Текел, Фарес», - как это и будет крупными буквами написано на Земле, начиная с этого дня. Потому что, как я сказал о семени Михча, ты будешь моим избранным народом, и я возвышу тебя над всеми расами, живущими под небесами!» И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем.
Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечем убивает, тому самому надлежит быть убиту мечем.
Откровения, XIII, 7, 10
Семя Михча. Семя, принадлежащее инопланетянам…
Времени не было. Амос чувствовал, что сердце его останавливается, но кровь двигалась по его артериям с такой быстротой, какой не было десятки лет. В своей руке он ощущал руку Руфи, в которую жизнь вернулась, и он знал, что это не так.
Он видел рядом с собой доктора Миллера, который весь поседел, и Амос знал об этом, хотя и не мог видеть доктора с того места, где он находился. Он ощущал гнев Присутствия, который был обращен на него, взвешивал каждую свою мысль от начала жизни до ее безусловного конца, где он полностью прекращал свое существование и продолжал существовать навсегда, и, однако, он знал, что тот Свет за занавесом о нем не ведает, а воспринимает только двух священников Михча, коленопреклоненных и об этом не ведающих.
Все это занимало лишь часть его разума, столь малую, что он не мог ей определить место; хотя весь его разум охватил все время и пространство, да и те, которых не было; однако каждая часть его восприятия охватывала весь его разум — который был ранее и который мог бы быть, — а сохранялось в нем только Настоящее, которое представляло собой концепцию, еще не решенную Тем, кто был перед ним.
Он видел странного человека на холме, с табличками для надгробной плиты, весящими всего лишь один пеннивейт, а на табличках были выгравированы надписи, которые все могли прочитать. И он узнал этого человека, но отказывался поверить этому. Одежды не соответствовали его образу, и лицо его с чеканными чертами более напоминало скульптурные портреты египтян, чем людей своего народа.
Амос видел на этих пластинах каждую молитву, что произносил в своей жизни. Но здесь не было и следа окутывающей божественной теплоты, которую он ощущал, будучи юношей, которую ощутил накануне. Может быть, ему мешали предчувствие беды, тревога и ярость? Но прежде, когда он думал о чем-то, ничто не могло помешать ему.
Во всем этом было что-то неверное — потому что он до сих пор не смог понять, что именно верно.
Все закончилось так же внезапно, как и началось — то ли через микросекунду, то ли через миллион лет. Он застыл в оцепенении, но словно пережил новое рождение. И одновременно он чувствовал себя мертвым, и никто прежде не был так безнадежно мертв.
Он только знал, что перед ним был Всемогущий Бог, который оставил завет Аврааму, Исааку, Иакову и их потомству; и что человечество было отвергнуто, и Бог был теперь на стороне врагов семени Авраамова и всех народов Земли.
Даже это было чрезмерно для человеческого сознания — сознания, более не находящегося в контакте с Настоящим, сознания, от которого осталась лишь тень.
Амос слышал, как рядом с ним доктор Миллер начал снова дышать и, откинув со лба седые волосы, изумленно бормотал единственное слово: «Господи!» Один из священников Михча поднял глаза; на его лице было удивленное выражение, но оно тут же исчезло.
И тут Смиттон завопил. Он кричал на одной ноте, непрерывно, грудь его вздымалась. Глаза расширились и глядели так, что мороз продирал по коже. Потом дантист встал, как марионетка, и пошел вперед. Он обогнул драпировки и направился к завесе, за которой сиял Свет. В этот момент Свет внезапно исчез. Но Смиттон шел туда, не останавливаясь. Он остановился только перед падающей завесой и перестал кричать.
Доктор молча встал и потянул за собой Амоса. Священник тоже встал, но он знал, что идти некуда. Все теперь было в воле Господа… или…
Смиттон повернулся на одном каблуке. Лицо его было неподвижным, без всякого выражения, и совершенно безумным. Как механическая кукла, он направился вперед, к двум священникам. В последнюю секунду они отпрянули в сторону; в руках у них были земные автоматы, но они пока не сделали никаких попыток использовать их. Смиттон двинулся к открытой двери в передней части церкви.
Он подошел к ступенькам; священники наблюдали за ним.
Он спустился с первой ступеньки на вторую и оказался на дорожке.
И в этот момент инопланетяне выстрелили. Смиттон дернулся, остановился, истерически закричал, подпрыгнул и исчез из виду; слышно было, как он удаляется неуверенной походкой. Его явно подстрелили — умение стрелять у существ Михча было, по-видимому, на высоте. Он двигался все медленнее и медленнее, как будто терял остатки жизненного заряда.
Инопланетяне обменялись быстрыми взглядами, бросились за ним с криками и исчезли в темноте. Внезапно один из них вернулся, встал в дверях и приготовился выстрелить по драпировке, за которой стоял Смиттон. Амос заставил себя стоять неподвижно, хотя его воображение уже рисовало кусок свинца, вонзившийся ему в живот. Пуля попала в драпировки и еще куда-то. Инопланетянин на миг застыл в нерешительности, а потом ушел.
Амос бегом бросился к другой стороне алтаря. За спиной у него звучали шаги доктора.
Люк был под ковром. Амос открыл его, спустился в подвал, который оказался около четырех футов глубиной, и тут же отодвинулся, освобождая место доктору. Пришлось пригнуться, чтобы опустить крышку люка. В наступившей темноте они ощупью начали пробираться в другой конец подвала. Доктор был здесь целых пять лет назал, да и то лишь однажды — когда производил беглый осмотр того, что натворили когда-то подростки, копавшие тоннель.
