— Да неудобно как-то! — замахал руками Андрей Михайлович. — У меня ведь тоже в портфеле есть. И выпить, знаете ли, и закусить жена собрала. А, да ладно! Со знакомством что ли! Уф-ф! Хороший коньяк. Французский?
— Приднестровский, из Тирасполя…
Алексей Михайлович едва не поперхнулся:
— Как же это вам не совестно меня такой отравой потчевать? Хотя вы — победители, вам уже все можно… Поговаривают, что до инаугурации ваш горлопан вообще собирается край отдать на разграбление своим приднестровским янычарам.
— Будет вам, какие янычары, генерал ничего подобного себе даже на войне не позволял, да и бандитов в его окружении никогда не было…
— Не было, так уже есть — и, осознав, что сболтнул лишнее, Шалейко нахмурился и засопел. — А вы, собственно, кем будете новой власти? — доставая из-под сиденья портфель, обратился он к Малюте.
— Никем. Так прохожий, вернее, старый сослуживец.
«Что это он так испугался? — исподтишка взглянув на соседа, подумал Скураш и представился.
— А, так вы из администрации президента? — со вздохом облегчения произнес бывший. — А то я уже струхнул, думаю, вдруг с каким-нибудь вурдалаком пьянствую. Давайте-ка закусывайте, жена утром испекла. Пирожки наши, сибирские, здесь вот разные — и с капусткой, и с мяском, и с картошечкой. Берите, не стесняйтесь.
Выпили еще, пожевали пирогов. Малюта нутром чуял, что человек хочет выговориться, выплеснуть наружу что-то важное, что его точит, гнетет и, похоже, уже долгое время вертится на языке.
— Вы меня простите великодушно, а можно полюбопытствовать ваше удостоверение? — по-детски конфузясь, спросил финансист…
— Пожалуйста, — Малюта достал корочку, — а то вдруг вы не то что с вурдалаком, а кем и порогатее соседствуете.
— Так вы что же, из органов? — не то с разочарованием, не то с уважением, произнес Шалейко, — возвращая книжечку и конфузясь еще пуще прежнего.
— Нет, Андрей Михайлович, к органам я, к счастью, не имею никакого отношения. Служу исключительно государству и его народу, в этом вы мне можете абсолютно верить.
— Хорошо, хорошо. Тогда давайте выпьем! — он наскоро чокнулся и опрокинул только что принесенный бортпроводницей коньяк. — Понимаете, одним словом, здесь у нас в крае такое творится! — он опасливо посмотрел по сторонам и перешел на шепот. — Это хорошо, что вы не из органов, я их побаиваюсь, это генетическое, когда с детства растешь среди лагерей, то весь мир представляется, знаете ли, этаким огромным концлагерем, где всем заправляют всесильные органы. Я отчетливо помню, когда отец в пятьдесят втором первый раз привез меня, пацана желторотого, в Есейск, знаете, что больше всего меня поразило в большом городе? Нет, не высокие дома, хотя у нас в Решотах выше, чем два этажа, бараков не строили, не машины и трамваи, даже не красивые игрушки в магазинах! Нет, меня поразило совершенно другое, как это столько людей могут ходить без конвоя, без овчарок и не строем! Представляете? Так какие уж тут любовь и уважение к чекистам? Да ладно. Сейчас меня совсем другое мучает. У нас в крае, не берусь точно сказать, кто, но кто-то взрастил монстра и выпустил его на свободу…
— Кого? — искренне удивился Малюта. — Какого монстра?
— Самого настоящего, щупленького такого, невзрачненького. Вы думаете, это Плавский на выборах победил? Как бы не так, почтеннейший Малюта Максимович, это Монстр слопал Беззубова со всей его свитой.
— Андрей Михайлович, да какие монстры! Вы, верно, просто переутомились. Вчера с горя лишку хватили, да утром на старые дрожжи добавили. Успокойтесь, такое иногда бывает. Давайте еще по маленькой да поспим немного, что ли, — теряя к собеседнику интерес, произнес Малюта и махнул рукой проходящей мимо стюардессе. — Еще по сто коньячку, пожалуйста.
— Да не пьяный я, — поморщился Шалейко, — и, уж поверьте, не сумасшедший. Вам фамилия Драков что-нибудь говорит? Спортсмен он, знаете ли… Ага, смотрю, и вы в лице переменились. Так вот слушайте…
На болотистой границе сибирских степей и таежного кряжа уныло примостился небольшой уездный городок. Дома, хилые палисады, чахлые огороды, сколиозные деревья, да и сами люди — всё было серым и невзрачным, как затертые кадры черно-белого послевоенного кино. Взрослый люд городка изо дня в день копошился в огромном котловане, отвалы которого белесыми горами вздымались прямо за крайними огородами. Город, как тысячерукий крот, выворачивал из земных недр ценнейшую руду, из которой добывался самый стратегический в стране металл. Начальство и медики в один голос убеждали всех, что руда, практически, нерадиоактивна, но мужики в городе чахли, не успев состариться и уже после сорока начиная с тоской поглядывать на безлесое кладбище, растопырившее кресты вдоль московского тракта. Сами жители неприглядность своей жизни как-то не замечали и были по-своему счастливы.
Вот в этом городке с татарским названием и прошло не очень сытое детство и спортивная юность неприметного паренька, которого улица окрестила Пашка Драка. Вообще-то драться он не любил, но где-то вычитав, что добро должно быть с кулаками, Павел забросил детские забавы, озорство, а заодно и учебу, и с головой ушел в бокс. И бокс дал ему все. Он сотворил из него сначала Петровича, а затем и непререкаемого авторитета, депутата, легенду края — Павла Петровича Дракова. Каких только былей и небылиц, сплетен и толков о нем не носила всезнающая людская молва. Как складывалась его команда, и как постепенно прибирала она к рукам самые лакомые куски краевой экономики, пожалуй, лучше всех знают сами же тому активно способствующие славные всевидящие органы. Они-то — когда-то истинные хозяева каторжного края — просто хотели по накатанной схеме, а именно, чужими руками заполучить в приватное пользование заводики, пароходики и прочие золотоносные атрибуты растущего капитализма, а заодно и умную партию разыграть: указание об усилении борьбы с преступностью руками самих преступников выполнить. А тут на тебе — обломилось! Правда, «синяки» и ворье авторитетное в округе как-то сразу извелись, и собственность перераспределилась, да все мимо кассы пролетело. Да мать твою! Где такой-сякой? А подать его сюда!
А в ответ-то кукиш. Оказывается, бывший клиент, по понедельникам не принимает, а нищим подает по пятницам. Сорвался, одним словом, карась с крючочка и не думает назад в садок возвращаться. А тут еще, гляди-ка, с опальным генералом спутался, создал в крае отделение гремевшего тогда по всей России движения «Родина и Честь» и, мало сам, так еще и с добрый десяток своих соратничков в краевое заксобрание усадил.
Приблизительно вот такую красочную картину и нарисовал Малюте бывший главный финансист региона.
— … и никто, никто его уже не сможет остановить. Представляете, он даже нам с губернатором предлагал свое, г-мм, кураторство…
— И что же вы, согласились?
— Чур, вас, чур! Нет, конечно. Взяли время на раздумье до окончания выборов…
— Думаю, в свете последних событий, — с ехидной улыбкой прервал собеседника Малюта, — все может очень усложниться. Я слышал, что в таких случаях с физических лиц подушная подать многократно превышает издержки, так сказать, лиц юридических. Да к тому же юридическое лицо не своим кровным рассчитывается, а казенным. Так что для приватного кармана потери сразу становятся ощутимее.
— Ну что же вы такой бесчеловечный! Я к вам за сочувствием, а вы ёрничаете, — сосед махнул рукой и нажал пальцем кнопку вызова. — Давайте что ли еще по маленькой. Эй, девушка! — И опять понижая голос: — А я ведь предупреждал Беззубова, что так и будет, как вы мне сейчас сказали. Уж вы‑то наверняка знаете, какие деньги Павел Петрович ввалил в избрание генерала, — и, придвинувшись ближе, Жалейко зашептал в самое ухо Малюты.
— Да будет вам! — пораженно отмахнулся Скураш.
— Настаивать не стану. За что купил, за то продал. Но говорят, генерал на иконе клялся, что дружба у них навек, и деньги «сиротам» вернет, а, совершив марш-бросок на Москву, Петровичу отдаст всю губернию, восстановив ее в прежних советских границах. Вот и думайте теперь уже вы там, в Кремле, что делать? А то глядите, как бы не пришлось и вам Пашке Драке ковровые дорожки на Красной площади раскатывать, наши-то иные генералы уже давно катают, а Павлу Петровичу это ох как нравится…
