— Легко сказать доставь! — У Скураша аж голос охрип. — Сами же говорите, что дури у него хоть отбавляй, если упрется — пустое дело. Однако попробовать можно, — вдруг решился Малюта. — Только тогда… с вас командировочные и гонорар.

— Ну, ты совсем обнаглел! Может, тебе еще и командировочное удостоверение выписать, а ты его у Плавского в штабе отметишь и к отчету приложишь? А потом, уважаемый товарищ, вас уже с полгода как из штата вывели…

— А ксива действует… — усмехнулся Скураш.

— Попросил за тебя народ, вот и действует, — с явной гордостью в голосе заявила Победа. — Денег дам. — Она достала из ящика стола продолговатый конверт. — Здесь немного, только на билеты и гостиницу. О гонораре поговорим, когда вернешься, — и, помолчав, и как бы прикидывая, стоит ли это говорить, добавила: — Малюта, от результатов твоей поездки будет зависеть очень многое и, прежде всего, для тебя лично.

Создавалось впечатление, что Есейск готовится к гражданской войне. По городу день и ночь гремели музыкой и слоганами увешанные предвыборными плакатами грузовики. Нанятые байкеры со знаменами кандидатов на пиках носились по окрестностям, как революционные самокатчики. На перекрестье крупных городских магистралей и площадях шли бесконечные митинги. Ораторы, сменяя друг друга, поливали своих оппонентов на чем свет стоит, иной раз словесные баталии переходили в настоящие потасовки, раздавались надрывные женские крики, гудели милицейские сирены, заливались свистки, резиновые палки глухо молотили по сгорбленным спинам. Больше всего в этих потасовках доставалось ветеранам войны и пенсионерам, они со своими красными знаменами вклинивались в первый попавшийся митинг и начинали слаженно скандировать: «Ельцинскую банду под суд!»; «Жидо-масоны, прочь с Руси святой!»; «Беззубов! Верни украденное у народа!»; «Поплавок — ставленник Москвы!»

Митингующие бросались переубеждать «краснопузых», и каждый стремился перетащить их на свою сторону. Но старики, которым все равно дома делать было нечего, молодежь детей не рожала, а сажать картошку и копаться в огороде было еще рано, упорно стояли на своем, и если что, ощетинившись древками флагов, они, как ратники на Куликовом поле, моментально с Интернационалом переходили в наступление. Когда налетала милиция, и все бросались врассыпную, старичью порой доставалось. Потом, в машине скорой помощи, нюхая нашатырь и глотая слезы, они горько жаловались молоденьким медсестричкам с равнодушными глазами на свои старческие юдоли, а им всё повторяли, дескать, сидели бы вы лучше дома, целее были б. Но им не хотелось сидеть дома, им хотелось уважения к их старости, голодному детству, страшной юности и пропитанной черным потом зрелости.

Однако, как ни странно, постепенно большинство из них перешло на сторону Плавского.

Стоило только закатному солнцу коснуться окрестных холмов, как сибирская почти бессумеречная ночь накрывала растянувшийся вдоль большой реки город, а на его улицах появлялись подпольщики — специально нанятые команды, расклеивающие левую и прочую крамольную агитацию. Чего только ошарашенные горожане утром не узнавали о кандидатах в губернаторы! Как уж здесь разобраться, где правда, где полувымысел, а где голимая ложь! Подливали маслица в огонь и центральные СМИ. За неделю до повторного голосования авторитетная московская газета «Секретные новости» добрую половину посвятила личности Беззубова, который, оказывается, всю жизнь борется со своей подавленной гомосексуальностью и прочими врожденными комплексами. Мозги у простого гражданина кипели, как паровые котлы, готовые взорваться в любую минуту. Но самое страшное, что произошло с жителями богатейшего края, этой некогда великой лагерной державы, так это то, что в их душах поселилась смута. Разделившись на пролетарско-крестьянское большинство, стойкое властно-приватизаторское меньшинство и вечно проституирующую прослойку умников и творческого люда, край буквально тонул в атмосфере всеобщей ненависти и злобы. Припомнились все старые обиды, неурядицы, зависть, каждый надеялся урвать хоть что-нибудь для себя. Вероятно, так всегда бывает в смутные времена, а смута на Руси, так уж повелось, как правило, заканчивается бунтом или революцией. Дикий пролеткультовский стишок двадцатых годов «Есть истина одна на свете, в крови отцы — в достатке дети!» смутно будоражил и без того не всегда трезвые умы есейцев, глаз недобро косился на топор или канистру с бензином, а руки так и свербели неудержимым зудом.

До повторного голосования оставалось чуть более суток.

Малюту в аэропорту встречали добрые его знакомые, продолжавшие верой и правдой служить Плавскому. Наконец, изрядно наобнимавшись и выспросив у Малюты горячие столичные новости, все разъехались по своим делам.

Маленький юркий праворукий автобусик мчал по относительно сносной есейской дороге. Давно замечено, что чем дальше на Восток от Урала, тем «косоглазее население и праворукее машины». Вот только опасности этой очевидной истины до сих пор никак не могут оценить окопавшиеся вокруг Кремля аналитики и стратеги, истины, могущей легко обернуться той самой трагедией, о которой так проникновенно писали каторжане Потанин и Ядринцев.

— Малюта, ну как там Москва на наши успехи реагируют? — теребил его Валерка Литвинов, с которым их еще в давние годы свела судьба военных журналистов. — Наверное, все в предпоносном состоянии?

— Москве, Валер, все абсолютно по фигу! — пожал плечами Скураш. — Ну Старую площадь и Застенки, конечно, слегка лихорадит. Еще бы, столько бабок в Беззубика вбухали, и все на ветер! А здесь-то что? Как шеф? Кто из старой команды рядом?

— Знаешь, я в их штабных раскладах не очень силен. Мне командир нарезал казаков и один из дальних западных районов, в котором я, в основном, и обретаюсь. За свои результаты я спокоен, а в штабе смута какая-то. До первого тура всем рулил Виктор Попов, ты его по Совету должен помнить, длинный такой…

— Конечно, помню, преданный Плавскому человек. Мы тогда, в девяносто шестом, вдвоем с ним и остались рядом с шефом, когда его арестовывать собирались. Правда, еще Санька Укольник коробки паковал и из-под носа у фэсэошников вытаскивал. Кстати, как он здесь?

— Нормально, на штатной должности адъютанта. И братец его здесь, а когда Попова погнали за то, что с первого тура не победили, и их дядька Черномор объявился. Сейчас они с Мариной всем и заправляют в штабе. Лично мне как-то без разницы, кто там верховодит, главное, чтобы по деньгам рассчитались, а то пока третью неделю под честное слово работаем, — слегка нахмурился Литвинов, но тут же его лицо озарила широкая улыбка. — А ты тоже, хорош гусь, мог бы мне и позвонить, что прилетаешь.

— Пробовал, все без толку. Твой московский отключен, а домашний не отвечает. — Малюта стащил плащ и бросил его на соседнее сиденье. — Послушай, а у вас что, все за деньги работают? Идейных, значит, совсем нет? А Плавский-то во всех газетах трубит, что он на выборы пошел с одной десантурной тельняшкой и верными единомышленниками, — поддел он друга.

— Давай, давай подкалывай! Ты, я вон вижу, тоже прилетел пеночки снимать! — набычился бывший сослуживец. — Да что-то рановато, основной десант москвичей ожидается в воскресенье. На триумфальное, так сказать, итоженье. Но ты у нас, конечно, всегда шустростью отличался.

— Какими мы все здесь нервными стали, чуть что — и сразу в бутылку! Ты еще на меня надуйся! Не собираюсь я ни у кого ни хлеб, ни должности будущие отнимать, как прилетел, так и улечу. Откуда ты знаешь, может, я со спецмиссией прибыл — вывезти проигравшего Беззубова, чтобы вы его в победном пылу не вздернули, на радость местному народонаселению.

Литвинов состроил притворную гримасу и откинулся на сиденье.

— Да этого мудака хоть сегодня можешь увозить. Вот уж кто полностью соответствует своей фамилии. А насчет должностей, ты же знаешь, шеф многое обещает, да Черномор все ловко урезает. И откуда он его только выкопал? Вот уж воистину сморчок поганый. Да ладно, все эти интриги никогда и не кончались, главное в другом. Главное, Малюта, победа! Представляешь, мы смогли победить Москву! Всю эту зарвавшуюся свору, что они только здесь не творили, кого только не засылали, а мы их всех сделали. Молодчина генерал! Пригнали Аллу Пугачеву, она неделю по сельским клубам во славу Беззубого пела, а перед самым отъездом, уже почти на трапе, ее спрашивают журналисты, причем заметь, не наши, чужие журналюги: «Ну и все-таки, за кого бы вы сами проголосовали, Алла Борисовна?» И ты знаешь, что она им ответила?