— Нет, дружище, гости-шмости — это в следующий раз. Я ведь в Москве буквально на день. Готовим высочайший визит, сегодня вечером в Ашхабад лететь. Так что извини, у нас с дисциплиной строго. Слушай, у меня тут одна мысль возникла, — Амирян поднялся со стула, потом снова сел и придвинулся ближе к Скурашу. — Короче, есть у меня к тебе одно предложение — поезжай-ка ты со мной. — Да-да, не удивляйся, — тряхнул он головой, заметив поползшие вверх брови Малюты. — К вечеру я все решу. Оргач ты классный, да и имиджмейкер не последний, а у нас с имиджем, особенно международным, сам понимаешь? Поехали, а? И денег заработаешь, и Кара-Кумы свои любимые увидишь. Они ж тебе нравились когда-то. Помнишь сероводородные пещеры? А наш тренировочный лагерь в горах? — Геворк похлопал по карманам висящей на спинке стула куртки в поисках сигарет.
Скураш отодвинул чашку и нахмурился.
— Да уж. Разве такое забудешь? Не только пещеры и пустыню вспоминаю, я и Гулю помню, царство ей небесное…
— Ладно, договорились вроде, что о грустном сегодня не будем, — щелкнув зажигалкой, сказал Геворк. — Ну так что, решился? Тогда давай-ка мне свой паспорт, да я побегу. Катьку беру на себя, ты же знаешь, кого-кого, а женщин армяне уговаривать умеют.
Скураш поскреб рукой слегка заросшую щетиной щеку.
— А знаешь, может, правда? Где только авантюристы не пропадали! В конце концов, Туркмен-баши так Туркмен-баши! Почему бы не слетать?
— Вот это друг, я понимаю! — сверкнул белозубой улыбкой Амирян.
Сборы были недолгие. Катерина, привыкшая к частым отлучкам мужа, особенно и не протестовала, а, принимая во внимание не лучшее состояние семейного бюджета и зная от Лары, что последнее время Геворк зарабатывает неплохие деньги, даже обрадовалась. В теперешние волчьи времена жить без заначки страшновато стало. Да и Малюте надо было на время вырваться из Москвы, сменить обстановку и отвлечься от своих тяжелых мыслей.
Спецрейсы отправляются всегда без задержек. Крепко пить начали еще в ВИП-зале. Но это были только цветочки, Домодедово — земля чужая, а люди Азии на чужбине сдержанны. Мало ли что? Однако стоило только шасси оторваться от земли, высокие гости почувствовали себя дома и расслабились окончательно.
Стараясь не терять нить разговора, Скураш исподтишка с интересом осматривал необычное внутреннее убранство лайнера. Он был богато украшен настоящими туркменскими коврами, явно ручной работы, и портретами Сапармурада Ниязова. Священный лик был всюду: в кабине пилотов, на двери помещения для стюардесс, во всех салонах самолета, на обложках журналов и рекламных проспектов, разложенных в креслах. Создавалось впечатление незримого присутствия этого великого человека. Магия наглядной агитации, что в церкви, что в былые времена во дворцах культуры, что в этом буравившем пространство летательном аппарате, делала свое вечное дело: Вождь, как и Бог, был всюду, даже внутри тебя, особенно на нетрезвую голову, создавалось впечатление, что он все видит, слышит и за все с тебя взыщет.
— Запомните, уважаемый Малюта Максимович, отхлебывая из пиалы ароматный «Хенесси», поучал секретарь Национального Совета безопасности Бектмен Бишиев, — современная Туркмения — это страна девственной нравственности и абсолютной трезвости. Гением Туркмен-баши мы в ближайшее время по основным показателям превзойдем Россию, а затем и Америку. И это не пустые слова, это абсолютно взвешенное заявление государственного человека. Дайте нам время, и арабы со своими эмиратами будут отдыхать. Для этого у нас есть все возможности. Я рад, что вы с нами. Тихо, товарищи! Предоставим слово новому члену нашей команды, и вообще, я бы посоветовал всем, каждому по своей линии, присмотреться к этому достойному человеку. Прошу вас, господин Скураш.
Малюта понимал, что от этого тоста может зависеть многое. Так уж устроена чиновничья жизнь, что порою одна удачная пьянка дает больше результатов, чем недели кропотливой работы.
— Большое спасибо, уважаемый Бектмен Абишевич, за возможность поднять эту благодатную пиалу в кругу столь уважаемых людей. Не скрою, я волнуюсь, и по мере того как, этот небесный скакун делается все ближе и ближе к дорогой моему сердцу Туркмении — стране моей армейской юности, моей первой любви и горечи ее трагической потери, сердце мое стучит все сильнее и сильнее. Но не только образы далекого прошлого переполняют меня, конечно же, больше всего меня волнует предстоящая встреча с руководителем вашего государства, который своей волей в труднейшее время сплотил нацию, повел за собой и добился настоящих, а не мифических, результатов. Мудрость и сила великого человека лежит в его родном народе, верными сыновьями которого являются все здесь присутствующие. Давайте же выпьем за великий туркменский народ, который так беззаветно любит своего Туркмен-баши.
Тостом новые знакомые, похоже, остались довольны. Геворк, правда, потом съязвил, дескать, смотри, чтоб тебя от ревности к великому не зарезали прямо у трапа самолета.
Время полета пролетело быстро, даже подремать успели, так что по прибытии в аэропорт все выглядели бодрыми и свежими, как хрустящие огурчики, и если бы не слегка помятые физиономии, можно было бы считать, что никакой пьянки и не было. Правда, люди, казалось бы, еще совсем недавно сплоченные общим застольем, поглядывали друг на друга с легкой опаской, на всякий случай, пытаясь дотошно вспомнить, кто что говорил в самолете и не ляпнул ли, не дай бог, чего лишнего, как-то быстро и незаметно рассосались по своим машинам. Малюта знал на своем опыте, что после подобных попоек всегда остается тревожное чувство дискомфорта и извечных сомнений, правильно ли ты был понят, так ли истолкована любая шутка или намек? Так что первая половина рабочего дня у его недавних собутыльников, а ныне державного люда, пройдет не только в борьбе с головной болью и мучительной жаждой, но и в терзаниях, что называется, душевного порядка. Однако работа, всепоглощающая, выматывающая и высасывающая внутренности госпожа Работа, постепенно загоняет все тревожные сомнения куда-то глубоко, где они, постепенно накапливаясь, будут делать свое страшное дело, чтобы однажды выплеснуться инфарктом или, того хуже, инсультом, этими неизменными спутниками карьерного роста ответственных работников.
Скураш сразу увидел, что Ашхабад, особенно его центральная часть, преобразился до неузнаваемости. Из вечно пыльной и грязной колониальной провинции он превратился в цветущий, яркий, ухоженный город, настоящую восточную сказку. Новые дома, широкие проспекты, отливающие стеклом офисных зданий, фонтаны, парки, скверы и многочисленные памятники главному туркмену и его родителям, никак не желали сочетаться в Малютиной голове с картинками прошлого. Выдраенный, несмотря на весну, до аспидного блеска асфальт, по-европейски уютно шуршал под колесами машин. Легкий утренний туман и теплый румянец восходящего солнца придавали городу какую-то загадочность и особую весомость. Геворк все время что-то говорил, показывая руками то направо, то налево. До Малюты долетали только отдельные обрывки фраз, про посольства, банки, позорное бегство Сороса и исламских фундаменталистов, еще что-то, но он никак не мог сосредоточиться…
Малюта был в далеком прошлом.
После трех суток блуждания по взбесившимся Кара-Кумам они, начинающие спецназовцы, иссеченные песком, иссушенные солнцем, выдубленные ночными холодами, харкающие кварцевой пылью, от которой не спасали никакие повязки, наконец добрались до невысоких гор и, перевалив через них, очутились на берегу Каспия. Соленая вода приносила облегчение только в море, стоило выбраться на берег, как тело под палящим солнцем моментально покрывалось мелкими кристаллами соляной измороси и становилось похожим на пересоленную старую воблу. Надо было искать пресную воду. На востоке всегда вода прячется от постороннего взора. В песках ее найти, практически, невозможно, разве только сам подземный поток выплеснется скудным ручейком на каменистое ложе, соберется небольшое озерцо, более похожее на обычную большую лужу; вырастут по берегам изогнутые ветрами и жарой деревца со скудной листвой, жестколистный кустарник с острыми иглами колючек преградит путь песку, и едва живая трава, с какими-то усиками и лапками-корешками, начнет упрямо карабкаться по камням. Рядом с оазисом люди еще с незапамятных времен копали колодцы. Места эти считались священными, и убийство в оазисе, как и любое другое преступление, считалось у местных жителей величайшим святотатством.
