Мне никогда не было так тоскливо и пусто, как в те зимние каникулы, Ленка. У меня было такое ощущение, что все мои близкие умерли и я остался круглым сиротой…
Ты пришла, когда я уже давно не ждал тебя.
Я плохо помню, как все было. Лишь отдельные моменты сохранились в памяти. Помню, например, что родители уехали в Ленинград; что мы долго молча стояли друг против друга у входной двери и не могли решиться: ты – переступить порог, а я – предложить тебе войти. Помню, как ты включила телевизор, убрав звук, и мы с тобой смотрели, как на экране беззвучно и жутко, с застывшими лицами и неподвижными взглядами пел военный хор, разевая немые рты. Помню, как ты говорила, не отрывая глаз от экрана:
– Я никогда не думала, что мне будет так плохо. Кошмар какой-то… Я очень боялась, что… что стану зависеть от тебя… Я поняла это впервые тогда, на даче. Это было так неожиданно и сильно… А потом мне стало страшно. Я испугалась своей неуправляемости. Раньше у меня такого никогда не было… Понимаешь, я даже обрадовалась тому, что у нас ничего не вышло. Мне так легче было тебя бросить… А потом я снова стала неуправляемой и позвонила тебе… Потом я внушала себе, что у нас и так все кончится, само собой, без хирургического вмешательства… Но в Терсколе я поняла, что обманываю себя, что с каждым днем я все сильнее к тебе привязываюсь. Что я себя теряю… А тут как раз подвернулась одна веселая компания, с песнями, с гитарами, только что цыган не было… Я тогда была уверена, что смогу с собой справиться. Знаешь, мне даже весело было… Но я опоздала. Я уже не могу… Юрка, мне страшно! Я люблю тебя…
Я помню, как мы сидели с тобой на кухне, пили чай и боялись прикоснуться друг к другу.
В ту ночь ты стала моей. Вернее, это ты сказала, что стала моей. Я и до этого считал, что ты моя.
– Чудак, – шептала ты. – Я никогда не была твоей. Я была своей, моей собственной, понимаешь? Я никогда не была чьей-то!.. А теперь я твоя. Только твоя!..
Я не помню, когда наступило утро…
А вот и ты. Ты идешь вниз по улице и улыбаешься мне издали, извиняясь за опоздание. Что ты! Я вовсе на тебя не сержусь! Я так рад, что ты наконец пришла. Я так долго ждал тебя. Столько лет. Я так соскучился.
Ты опустила голову. Ты тоже рада меня видеть и не хочешь, чтобы я это заметил. Бесполезно, Ленка! Я слишком хорошо тебя знаю.
Вот ты подошла ко мне, остановилась, подняла голову…
Да, у меня всегда было богатое воображение. Я многое могу себе живо представить, тем более твой приход. Может быть… Может быть, я и тебя лишь представил себе?
Мои часы показывали девять часов…
Ты так и не пришла, хотя я прождал тебя до половины десятого. Дольше ждать было бесполезно.
Я посмотрел в последний раз на твою улицу, на наш мост и пошел вдоль Яузы по направлению к метро. Пора было возвращаться домой.
Дома меня ждала жена – добрая, симпатичная женщина, которую тоже звали Леной и которая даже чем-то была похожа на тебя. Чисто внешнее сходство, разумеется.
Я любил свою жену. За ее честное и доверчивое сердце, за покладистый, хоть и ворчливый слегка, характер, за ласковые заботливые руки. За то, что она во многом понимала меня и всегда старалась помочь, ненавязчиво, незаметно и лишь тогда, когда я нуждался в ее помощи. Я любил ее за то, что она родила мне дочь Ксюшку, без которой моя жизнь казалась мне теперь невозможной и бессмысленной. Я любил ее, наконец, за то, что лучше жены я бы не нашел себе.
И все-таки мне было грустно, что ты не пришла. Может быть, потому, что я никогда не мог сказать, за что я любил тебя, Ленка…
Когда я вернулся домой, женщины мои уже спали. Я вспомнил, что на следующий день жене надо рано вставать на работу. Я тихонько прикрыл за собой дверь и на цыпочках прошел в кабинет. Там снял с себя плащ, чтобы не шуршать им в коридоре, разулся и осторожно проник в спальню.
Ты спала, обняв подушку, рядом с тобой в той же позе спала Ксюшка.
Ты, конечно же, забыла про наше с тобой свидание. Да и разве все упомнишь в этой суматошной жизни, в которой так много дел: надо одновременно работать, вести хозяйство, растить ребенка, заботиться о муже, просто, наконец, быть женщиной. Да и давно это было. Все-таки десять лет прошло.
Я вдруг подумал, что чем-то похож на убийцу, который, случайно убив самого близкого себе человека, тоскует о нем, ждет его, ищет повсюду… Нелепое сравнение!
Я вернулся к себе в кабинет, зажег настольную лампу и, погасив верхний свет, сел за стол. На столе стояла миниатюрная подставка для икебаны, в которой я хранил стержни для авторучек.
НОЧНОЙ СТОРОЖ
Рассказ
Он долго лежал на сырой, холодной земле, затаив дыхание и широко открыв глаза, потом осторожно поднял карабин и стал целиться, положив ствол карабина на ветку. Еловые иглы кололи ему руки и лицо, но он не обращал на них внимания.
До часового было не более тридцати метров. Он стоял, прислонившись спиной к дереву, и не двигался. Любой другой на месте Станислава не заметил бы часового, принял бы его темный силуэт за утолщение ствола и пополз бы в темноте навстречу смерти. Но Станислав был слишком опытным разведчиком, чтобы так легко попасться в западню. Темная, безлунная ночь не мешала, а помогала ему: она делала его еще более чутким и осторожным.
Станислав боялся темноты. Этот страх был развит в нем с детства. В детстве он вообще всего боялся, и мальчишки били его, даже те, которые были моложе, а он не мог дать им сдачи, потому что был хилым и трусливым маменькиным сынком. Он презирал себя за трусость и слабость, но ничего не мог с ними поделать. Он и разведчиком-то стал для того, чтобы доказать себе, что он все же не такой постыдно трусливый и ничтожный человек.
Станислав снял карабин с предохранителя. Убить часового надо было с первого же выстрела, чтобы он не успел крикнуть и не привлек внимания других часовых. Станислав мог бы, конечно, незаметно прокрасться мимо часового и не убивать его, но это был фашист, который охранял других фашистов, пришедших убить его, Станислава, его отца, мать, бабушку, сестру, всех близких и дорогих ему людей. Он должен был убить его как солдат Армии Защиты Мира. Станислав понимал это и все же перед тем, как выстрелить, еще раз повторил про себя: «Это не человек, это фашист», и лишь затем задержал дыхание, чтобы не дрожала рука, и нажал на курок, вернее, на спусковую кнопку, которая была на ультразвуковом карабине вместо курка.
Раздался легкий щелчок, и часовой исчез. Он не закричал, не взмахнул руками, как это обычно делали в кинофильмах подстреленные люди. Он просто исчез. Только ствол дерева, у которого он стоял, стал заметно тоньше и прямее.
Станислав огляделся по сторонам. Все было тихо. Тогда он поднялся, постоял немного, прижавшись спиной к дереву и как можно шире открыв глаза, – так ему было менее страшно, потом пошел дальше, вытянув вперед руки, чтобы не натыкаться лицом на ветки.
Дважды за ночь ему уже пришлось испытать его, этот неожиданный удар веткой в темноте, когда не понимаешь, кто и откуда тебя бьет, когда хочется кричать от страха и когда от страха же не можешь кричать, потому что он стискивает тебе горло…
Несмотря на молодость, Станислав был очень опытным и известным разведчиком. Вот уже три года он ходил в разведку и пока еще ни разу не возвращался, не выполнив задания. В каких только рискованных операциях он не участвовал! Его посылали за «языками», в глубинные рейды по вражеским тылам, ему поручали взрывать мосты, нападать на обозы, выслеживать и отлавливать самых жестоких и опасных фашистов, которых потом судили справедливым судом и расстреливали. Но все эти операции Станислав проводил днем, когда в лесу не было так темно и страшно и когда ветки неожиданно не стегали его по лицу…
Лес кончился. За ним была линия высоковольтной передачи, а за ней дорога.
Станислав тут же заметил последний фашистский пост. Часовой сидел в небольшом кустарнике под высоковольтной линией, так что пробраться мимо него по открытой местности к дороге и остаться незамеченным было невозможно, а пускать в ход ультразвуковой карабин так близко от фашистского штаба с его ультразвуковыми пеленгаторами было опасно. Станислава могли обнаружить, а это могло сорвать генеральное наступление. Ведь даже глупому ясно, что таких знаменитых разведчиков, как Станислав, посылают в ночную разведку только накануне генерального наступления.
